Лиза прислонилась плечом к двери подъезда — пахло железом, подвалом и пылью. Почтовый ящик с облупленной эмалью заедал, приходилось тянуть резко. Она собиралась на смену в аптеку, уже торопилась, но тут заметила тонкий белый конверт, аккуратно подогнутый, без марок. Только надпись: «Елизавете Игоревне».
Она замерла, как от толчка. Потом прикусила губу, оглянулась на лестницу — пусто — и открыла.
Письмо было коротким, будто написано дрожащей рукой на весу:
«Приезжай. Немедленно. Это важно. Я должен тебя увидеть. Ты должна знать. Игорь».
— Кто Игорь? — пробормотала Лиза вслух.
Медленно поднялась на этаж, открыла дверь ключом и, не снимая куртки, вошла на кухню. Брат Данила сидел за столом, резал хлеб. Мать мыла посуду, повернувшись спиной.
— Ма, тут… письмо. — Лиза вытянула конверт. — На моё имя. От Игоря.
Мать замерла. Потом медленно обернулась, вытерла руки о фартук и подошла.
— Дай сюда.
Она выхватила лист, пробежала глазами. Через секунду бумага оказалась в её ладонях — порвана, смята, как будто этого куска жизни не было.
— Забудь. Его давно нет. Он нам всю жизнь сломал. Я не позволю снова впустить их в наш дом.
Вода капала из крана, Данила перестал жевать. Лиза стояла, не двигаясь, чувствуя, как всё внутри стало ледяным. Хотелось закричать, но вышло только:
— Ты его знала? Ты же всегда говорила — «ушёл». А тут…
— Всё, Лиза. Не начинай. — Мать отвернулась, будто вопроса не было.
После этого разговоры в доме стали короче. На кухне — тишина, как в библиотеке. Данила молча смотрел сериалы, мать уходила спать рано. Лиза писала курсовую до ночи, но стоило закрыть ноутбук — строчки всплывали сами: «Приезжай. Срочно. Это важно…»
Письмо сжигали, а оно не сгорало.
Прошло три месяца. На улице уже пахло тополиными почками. Лиза вернулась с работы — ноги гудели, сумка давила на плечо. В ящике снова лежал конверт. Теперь — на плотной бумаге, с аккуратным подчерком: «Елизавете Игоревне».
На кухне Данила ел пельмени. Мать листала платёжки, не поднимая головы.
— Мне снова письмо. От женщины. Раиса Николаевна.
Мать посмотрела. Медленно, как перед бурей, сказала:
— Покажи.
Лиза прочла вслух:
«Елизавета, моего сына больше нет. Я одна. Пишу не с упрёком. Просто — мне нужно тебя увидеть. Это важно. Не откладывай».
Мать села. Побелевшие пальцы сжали край стола.
— Ты не понимаешь. Она страшная женщина. Её сын был сломлен — она всегда всё держала в кулаке. А теперь решила сыграть на жалости?
Лиза вздохнула. Устала от недомолвок. От резкости, которая покрывает боль.
— Ты же говорила, что его давно нет. Зачем ты обманывала? Я должна поехать. Хочу с ней поговорить.
— Зачем ты мне это всё рассказывала? Почему не сказала правду сразу?
— Мам, я уже всё решила. Я не могу больше жить с ощущением, что всё вокруг — полуправда.
— А ты уверена? Знаешь, что ты для неё — просто последняя зацепка?
— Может быть. Но я должна сама это увидеть. И понять, кто она такая. Без чужих слов.
Ответа не было. Только шаги в коридор. Мать осталась за столом — неподвижная, как камень.
Дом оказался на окраине. Пятиэтажка с облупившейся плиткой, запах сырости и краска на стенах, как в детской поликлинике. Лифта нет. Лиза поднялась пешком.
Дверь открылась сразу. Перед ней стояла женщина с прямой спиной, волосы собраны в тугой пучок. Лицо — строгое, но не злое. Серые глаза смотрели прямо.
— Проходи. Уже не ждала. Но рада, что ты приехала.
Лиза шагнула в прихожую. Пахло яблочным мылом и старой мебелью.
— Я не ради слов писала. Мне сейчас тяжело. Помощь нужна. Но я никого не тяну — просто скажу, как есть.
Комната — светлая, много книг. На подоконнике — фикус, явно любимый. Лиза стояла в пальто, не зная, куда деть руки. Раиса повернулась:
— Я не верила, что ты приедешь. Но ждала.
Она села в кресло. Жесты чёткие, голос тихий, но не слабый.
— Сын ухаживал за мной. До последнего. А потом — всё. Я осталась. Не хочу чужих нянь. А ты — не чужая. Хочу предложить договор пожизненного содержания. Квартиру тебе, уход — мне. Официально, через нотариуса. Но только если ты решишься. Без давления. Всё — по-честному.
Лиза села напротив. Смотрела на старый ковёр, на потертые подлокотники. Потом прошептала:
— Я не уверена, что смогу. У меня колледж, брат. Работа…
Раиса кивнула, не перебивая:
— Всё поняла. Спасибо, что пришла. Но прошу тебя подумать. Врачи сказали, что мне не долго осталось. Я не хочу давить — у меня тоже есть вина перед тобой. Но внутри… надеюсь.
В коридоре, уже на прощание, Лиза вдруг сказала:
— Я не могу пообещать многого. Но… постараюсь навещать. Не из-за квартиры. Просто так. Потому что… может, мне тоже важно знать, кто вы такие.
Раиса медленно закрыла дверь.
— Хорошо. Пусть будет так.
Лиза вымыла полы, поставила тазик в ванну и села на табурет. Руки пахли «Доместосом», в телефоне мигало «20:47». Раиса не звонила, но Лиза собиралась сама — как обещала.
По пути в метро она купила две пачки творога и батарейки — Раиса просила заменить в пульте. По лестнице шла медленно: после смены всё ломило, но бросить не хотелось.
— Здраствуй. — Раиса открыла в халате, вязаные носки сбились на пятке. — Входи. Я вчера суп сварила. Не кислый ещё.
На кухне было тепло. Радио играло негромко, на плите булькало что-то мясное. Лиза разложила покупки, вытащила батарейки, подняла крышку пульта.
— Опять обернула скотчем. Это ж не помогает.
— А мне спокойно, — усмехнулась Раиса. — Я ж старой школы. Всё под руку и на всякий случай.
Лиза ничего не ответила. Только покачала головой.
Пока ели, Раиса вздыхала — медсестра из поликлиники снова обещала прийти и не пришла. «Молодая, вся в телефоне, забывчивая», — пробормотала она. У меня давление скачет в последнее время, несколько раз падала прямо на пол, с каждым днем потихоньку подкашивает.
Лиза слушала и кивала. Суп был густой, с фасолью и мясом, горячий — до слёз. Когда поднялась мыть посуду, Раиса остановила:
— Оставь. Я потом. Лучше посиди ещё. Я не кусаюсь.
Лиза опустилась обратно. В комнате пахло ладаном — видимо, недавно приходила соседка с иконами. Было спокойно. Непривычно спокойно.
— Я смотрела старые фотографии, — вдруг сказала Раиса. — Тебе, может, будет интересно.
Она принесла коробку с надписью «Бабушкины». Достала конверт, медленно разложила снимки. Мальчик в тёмной рубашке, подросток с расцарапанным носом, мужчина в белой рубашке рядом с машиной.
— Это Игорь. В пятнадцать. Тут ему восемнадцать. Тут — перед армией. Я тогда ещё надеялась, что всё будет по-другому.
Лиза взяла один снимок. На чёрно-белой бумаге — парень с худым лицом, острым носом и настороженным взглядом. В этом лице было что-то замкнутое, чужое, но по-своему близкое.
— У него были проблемы? — тихо спросила она.
Раиса молча кивнула. Сложила фото обратно.
— Да. Он был трудный. А я, может, — жесткая. Мы с ним были как два камня. Но я его любила. И он — меня. Просто… у нас не получилось. А потом пришла твоя мать. И всё закружилось.
Лиза сжала пальцы. Хотелось что-то спросить — про мать, про прошлое. Но было страшно. Она только прошептала:
— Он… правда меня искал?
Раиса не сразу ответила. Потом медленно произнесла:
— Он болел. Уже понимал, что не справится. Я уговаривала не писать — думала, ты всё равно не ответишь. А он сказал: «Хоть попробую. Не для себя — для неё».
Тишина в комнате будто загустела. За окном проехал трамвай.
Через неделю Лиза пришла снова — уже с пирожками. Раиса открыла в шерстяной кофте, расстёгнутой на одно плечо.
— Я стала тебя ждать. Стала по часам смотреть — когда появишься. Как в молодости, поминутно. Ты же аккуратная — всегда приходишь в пятнадцать минут пятого. Я вон даже кружку твою заранее поставила.
На кухне был порядок. Даже скатерть глаженая. Лиза смеялась:
— Вы на свидание что ли собираетесь?
— А ты думала? В моём возрасте это всё — свидания. С жизнью.
После еды Лиза помогала сортировать лекарства. В аптечке — десятки блистеров, половина — просрочено. Она вытаскивала по очереди, раскладывала, писала на бумажке.
— Вот это утром. Это — в обед. Это — перед сном. Всё просто.
— Угу, — Раиса взяла листок. — Надо бы мне сдать на права. И машину завести. Хотя куда мне — я ж уже и на лавочку-то не выхожу.
Лиза улыбнулась, но в голосе что-то защемило.
— Вам бы не водить, а с подругами встречаться. Или в кружок какой.
— Какие подруги, деточка. Они, может, и рады бы. Да я им — как зеркало. Кто ж хочет на себя лишний раз смотреть?
В этот вечер, уже на выходе, Лиза остановилась в прихожей. Пальто наполовину накинуто. Раиса стояла чуть сзади, смотрела, не торопя.
— Мне тут… спокойнее, чем дома. Я не знаю, что это. Но мне легче.
Раиса ничего не сказала. Только кивнула. И не закрыла дверь, пока Лиза не спустилась на первый этаж.
Через две недели Лиза пришла с утра. Раиса не отвечала на звонок, и это сразу встревожило. Дверь была не заперта. Лиза вошла, тихо, словно в чужой дом. В комнате — полумрак, запах валерьянки и сухих трав.
Раиса лежала в кресле под пледом, глаза приоткрыты, лицо спокойное.
— Раиса Николаевна? — Лиза присела на корточки. — Это я. Лиза. Вы меня слышите?
Пожилая женщина пошевелила губами.
— Всё… нормально. Я просто дремала. Проходи.
Лиза поставила пакет, сняла куртку.
— Я принесла гречку, яблоки… и пирожок. С вишней. Помните, вы просили?
Раиса медленно кивнула.
— Спасибо, солнышко. Только я сегодня — никуда. Даже до кухни. Сил нет.
Лиза подошла, поправила плед. Руки у Раисы были холодные.
— Может, врача?
— Не надо. Я знаю, что это. Уже всё знаю.
На какое-то время они просто сидели рядом. Потом Лиза тихо спросила:
— Вам что-нибудь нужно?
Раиса покачала головой.
— Только посиди. Просто — побудь. Я не боюсь. Просто не хочу одна.
Вечером Лиза осталась ночевать. Звонила брату, предупредила, что не вернётся. Мать не перезванивала.
Раиса почти не разговаривала. Только вздыхала, гладила край пледа и иногда смотрела в окно. Ночью она попросила воды. Потом снова — молчание.
На рассвете Лиза проснулась от тишины. Подошла. Кресло было чуть сдвинуто, одна рука свесилась с подлокотника. Лиза встала на колени, осторожно взяла эту руку. Тёплая. Но движения — никакого.
Лиза прошептала почти беззвучно:
— Раиса Николаевна…
Но всё уже случилось. Без шума. Без просьб. Без свидетелей, кроме Лизы.
Похороны были скромные. Лиза занялась всем сама: вызвала службу, заказала венки, организовала всё без суеты. Деньги у Раисы были — конверт с надписью «на всякий случай» лежал в верхнем ящике.
На кладбище пришла одна соседка и какая-то старушка из прихожан. Два венка, чёрный платок, февральская слякоть.
Когда всё закончилось, Лиза долго стояла у свежей могилы. Потом выдохнула, словно что-то отпустила.
Через три недели после похорон Лиза получила письмо. Плотный конверт, штамп, незнакомый логотип. Внутри — уведомление от нотариуса: “Открыто наследственное дело. Завещание, составленное Раисой Николаевной, касается вас. Просим явиться в контору для разъяснений.”
Она показала письмо матери — та сначала не поняла, что это. Потом сжала губы, отвернулась. Лиза поехала одна.
В нотариальной конторе она сидела напротив женщины в очках, на столе лежала тонкая папка с документами.
— Завещание составлено ещё весной. Вот копия. Передаётся вам — в полном праве. Адрес, кадастр, всё в порядке.
Лиза взяла лист. В глаза сразу бросилось: «Моей внучке, Елизавете Игоревне…»
Дата — март. Значит, Раиса оформила всё ещё до их встречи. Лиза провела пальцем по строкам. Не за помощь, не за визиты. Просто — по-своему. Уже тогда всё решила — молча, без условий, по внутреннему ощущению.
— А… это обязательно — «внучке»?
Нотариус подняла взгляд:
— Это формулировка Раисы Николаевны. Так было записано в завещании — она сама так указала.
Лиза кивнула. Значит, не случайно. Не ошибка. Не жест в последний момент. Значит, Раиса действительно так чувствовала.
Дома она разложила бумаги, свернула аккуратно в стопку. Села на табурет у окна, глянула на подоконник — пылинки в свете, чай остывает.
В это время в кухню вошла мать. На лице — как всегда, усталость и строгий контроль.
— Ты всё-таки осталась у неё до конца. Ну… теперь, значит, тебе и квартира. Устроилась, можно сказать.
Лиза посмотрела прямо:
— Она ведь ещё тогда всё оформила. Завещание — до того, как я к ней пришла. Уже тогда. Просто так. Не за что-то.
Мать нахмурилась, взяла письмо, перечитала строки. Потом взглянула на Лизу, будто впервые всерьёз, и долго молчала, не зная, что сказать.
— Я не устраивалась. Я просто не отвернулась. Хоть кто-то от неё не отвернулся.
— Она ведь… не просто так тебе это оставила, — пробормотала мать.
— А ты — просто так врала? Что его нет? Что он не писал? Что он плохой и всё?
Мать отвернулась к окну.
— Я хотела тебя защитить.
— Ты хотела, чтобы я жила, как ты. Ни с кем. Ни о чём. По бумажке. Я не буду так.
Вечером пришла тётя Лена. Села, налила себе чаю.
— Ну ты, Лизка, даёшь. Вот и квартира у тебя, и своя правда. Мать теперь на стенку лезет. Не ожидала.
Лиза не улыбнулась.
— Я и сама не ожидала. Но я не чувствую вины. Это был её выбор. Она всё решила до меня. И я просто рядом была.
Тётя вздохнула:
— Главное — теперь ты тоже что-то решила. Без мамы. Без страха.
Когда Тетя ушла, Лиза осталась на кухне. Свет от фонаря падал полосой на стол. В доме было тихо, как перед грозой.
Она подошла к окну, медленно отодвинула штору. На улице — темнота и редкие машины. Сердце билось ровно.
Ещё недавно она жила в полутоне — с чужими страхами, чужими историями, чужими словами. Теперь — не чужая. Не чужая этой квартире, этой женщине, этой памяти.
За стеклом по асфальту пробежала тень — и исчезла. Лиза отступила от окна, провела рукой по спинке стула. Ей больше не нужно было разрешение.
Она знала, кто она есть. И что выбрала сама. И это было впервые — по-настоящему спокойно.