— Ты представляешь, она просто взяла и встала в дверях, как будто это снова её дом! Стоит в пальто, с авоськой, с этим своим вечным выражением: “Ну, здравствуйте, дети”… А я — как в сцене из плохой телепередачи про НТВ-шные семьи!
Аня говорила быстро, срываясь на полушёпот, полукрик, будто если говорить медленнее — сорвётся.
— И ты знаешь, что сказал Витя? — Она стиснула зубы. — “Мама просто устала жить одна. Пусть немного поживёт с нами, потом решим”. Чего решим? Решим, когда выносить ей кресло на балкон или сразу в зал установить трон?
Перед ней на кухне стояла Люся, её подруга, давняя коллега по бухгалтерии, женщина с вечно прищуренными глазами и куриным терпением. Она медленно размешивала чай, явно думая, как не сказать лишнего.
— Ты… ну ты не кипятись, может, у неё действительно тяжёлый период?
— У кого не тяжёлый? У Клары Захаровны с пятого этажа тоже “тяжёлый период”, но она ж не ломится внукам в спальню со словами: “А что это у вас тут по стене грязное пятно? Это интимная зона или у вас тут собака на задних лапах рисует?”*
Люся хмыкнула. Сарказм у Ани был, как фильтр в унитазе — без него всё засорялось.
Всё началось два дня назад. Пятница. Аня пришла с работы пораньше — была надежда на вечер кино и роллы. Сняла туфли, зевнула — и вдруг…
— Витюша, не забудь: пельмени в морозилке справа, и не трогай ножом с антипригарным покрытием, это не для твоих стейков!
Аня встала, как вкопанная. На кухне, в её кухне, с фартуком «Лучшей хозяйке 1989 года» стояла Варвара Петровна. Мать Вити. С “дачи”, где она прожила последние восемь лет.
— Здравствуй, Анечка, — кивнула свекровь, будто они виделись накануне, а не полгода назад на похоронах троюродного дяди по линии мужа.
— А вы… вы что здесь делаете? — выдавила Аня, даже не сразу сняв куртку.
— Ой, да ну, — отмахнулась Варвара Петровна, доставая из духовки пирог с мясом. — Мне там, на даче, уже неуютно стало. Лес, комары, сосед Степан с вечно пьяной рожей — надоело! А здесь — семья, тепло, мои родные. Вот и приехала пожить.
Она сказала это так, как будто вернулась в пансионат, где ей по праву положены тапочки, плед и два раза в день массаж сердца.
— И что, — спросила Люся, — Витя ей что-нибудь сказал?
Аня кивнула.
— Сказал: «Ну пусть пока поживёт, чего ты заводишься». Как будто это ёжик в клетке! Пусть поживёт. А через два часа она уже меня учила стирать полотенца. Представляешь? Сказала, что у меня «смешное понятие о гигиене». Я-то молчу, но это от неё всегда воняло креозотом и девяностыми.
— Жёстко.
— Да не то слово. Вечером она села на диван между нами, включила «Поле чудес» и громко комментировала каждую букву. Я шепчу Вите — пойди поговори с ней. Он говорит: «Анечка, ну дай маме освоиться». Освоиться! В чём? В моей пижаме?
На следующий день Варвара Петровна начала мини-ревизию. Без предупреждения открывала шкафы.
— Вот это что такое? Зачем столько нижнего белья? Аня, у тебя сколько мужей? Один же, слава Богу. Не балерина ведь. Хотя формы у тебя… ну да ладно.
Аня чуть не подавилась кофе. Неловкое молчание Вити резало по нервам.
— Мама, ну не лезь ты в шкаф…
— А что, я родная мать! Мне стыдно, что у моей невестки трусы с блёстками. Это что, чтоб Витю соблазнять? Он и так твой муж!
Аня вздохнула. В душе заворочалась старая злость. Не обида — настоящая ярость. Эта женщина всегда лезла, но теперь она жила с ними. В их квартире.
— А вы не думали, Варвара Петровна, что мы вообще-то взрослые и хотим жить без лекций по интиму?
— Интим — это святое. А вот разврат — это уже другая песня. Я просто пытаюсь уберечь вас от греха.
— Да кто вас просил?!
Слово за слово — и уже гремит кастрюля, захлопываются шкафы, хлопают двери.
Аня выбежала на балкон и закрылась там с чашкой чая. Руки дрожали. В голове билась мысль: «Я не могу жить с этой женщиной. Не могу. Не буду. Пусть квартира и его. Но я живая. Я женщина. Я не домашний тапок!»
Ночью она лежала рядом с Витей, отвернувшись к стене. Он потянулся к ней — она не ответила.
— Ань, не дуйся… — прошептал он.
— Я не дуюсь. Я просто считаю, что жить втроём с твоей мамой — это абсурд. Ей не пять лет. Она не ребёнок. Почему она может просто взять и поселиться с нами?
— Она переживает сложный период…
— У нас тоже сложный период, Витя! У нас нет своего пространства. У нас даже ссора — с фоновым голосом Варвары Петровны в зале!
Он замолчал. Потом тихо сказал:
— Я не хочу, чтобы ты уходила.
— А я не хочу, чтобы она оставалась.
Их тишина была громче любой ссоры.
Утром, перед работой, Варвара Петровна стояла у двери с мусорным пакетом. На ней был чепчик, халат в цветочек и лицо, будто она была главной героиней своей личной трагедии.
— Аня, ты бы мусор вынесла. Женщина должна быть хозяйкой, а не птичкой в клетке.
Аня посмотрела на неё.
— Я как раз собираюсь вылететь.
Схватила сумку и хлопнула дверью. Лифт ехал медленно, как её решение.
Внизу она достала телефон и набрала Люсю:
— Я уеду к тебе на пару дней. Или в отель. Или в монастырь. Я не знаю. Но если я сегодня вернусь туда — я ей тёплым пирогом что-нибудь сломаю. Психика не резиновая.
Люся молчала секунду, потом спокойно сказала:
— Приезжай. Только пирог не выбрасывай. Мы с чаем как раз хотели чего-нибудь вкусного.
Утро субботы пахло подгоревшим молоком и безысходностью.
Аня проснулась не от будильника, а от запаха жареного лука, который липко прилип к стенам спальни. Через секунду до ушей долетело бодрое:
— Витюша, ты как маленький, ну нельзя так долго мыться, вон горячая вода вся уйдёт, а я ещё котлеты не отмыла!
Аня перевернулась на спину. Глаза в потолок. Подушки скомканы. Мужа рядом нет. Сон — уволен.
Она встала, не глядя в зеркало. На кухне всё было, как в дешёвом ситкоме: Варвара Петровна с пышным пучком на голове, фартук, пар из кастрюли, запах лука — и сама атмосфера оккупации.
— Анечка, привет. Вот думаю, тебе нужно научиться делать котлеты, как у меня. Мужикам ведь важно, чтобы по дому пахло едой, а не твоими шампунями.
— У меня как раз котлеты на языке вертятся, — пробурчала Аня и открыла холодильник. Полки были забиты банками, контейнерами, чем-то плотно обмотанным плёнкой и подозрительно дрожащим.
— Я тут навела порядок. Теперь у тебя внизу молочка, сверху мясное, а овощи вообще в отдельной коробке. А то раньше у тебя капуста дружила с йогуртом, а это уже, прости, оргия.
— Это мой холодильник.
— Нет, милая, это холодильник Вити. А он мой сын. Тут семейное имущество, не частное владение.
Аня обернулась. В ней сработало что-то старое, упрямое. Как будто кто-то внутри прошептал: «Аня, встань. Не молчи. Не тяни резину — она не вечная».
— Послушайте, Варвара Петровна. Давайте так. Вы тут живёте уже неделю. Без предупреждения. Без договорённости. Я вам ничего не говорила, потому что ждала, что Витя всё разрулит. Но он — как медуза. Мнётся, течёт, плывёт в никуда.
— Ты сейчас моего сына назвала медузой?
— А вы — человека, который платит за еду, коммуналку и мебель, — вообще не считаете членом семьи.
Свекровь сжала губы в нитку. Поставила ложку в раковину.
— Анечка, а ты знаешь, что ты в этой квартире даже не прописана?
Наступила тишина. Та самая, в которой воздух сгущается до густоты глинозёма.
— Что вы сказали?
— Всё, что есть — это квартира Вити. Он её получил после смерти моего мужа. Да, мы с ним тогда вдвоём переоформляли наследство, я отказалась в его пользу, потому что дача была мне важнее. Так вот — по документам ты тут просто… ну, скажем, временно находящаяся.
— Вы мне угрожаете?
— Я тебе факты говорю. Угроза — это когда с ножом. А я — с документами.
Аня села за стол. Горячо было не от чая. Горело внутри. В глазах.
— Прекрасно. Просто потрясающе. То есть вы теперь хотите не просто пожить с нами, а напомнить, кто тут хозяйка?
— Я не хочу ничего. Я просто возвращаюсь в свою законную территорию. Я тут полжизни жила. Вы — новенькие. А я — основатель. Это не захват, это реставрация порядка.
В этот момент в коридоре появился Витя. Волосы мокрые, футболка наизнанку, глаза сонные.
— Что за шёпот на повышенных тонах?
— Витя, — спокойно начала Аня, — твоя мама считает, что я тут никто. И что она имеет полное право решать, как мы живём. И что я, мол, не прописана, значит, можешь выставить меня в любой момент.
— Это она так сказала? — Витя смотрел на мать, как школьник на директора.
— Я сказала правду, — сухо ответила Варвара Петровна. — Ты разве не знал? Аня у нас в квартире не числится. Если вдруг… ну, скажем, развод… то все останутся при своих. Особенно я.
Аня вскочила.
— А, то есть вы ещё и к разводу подталкиваете? Вам не кажется, что вы в роли партизана, который поджёг мост и сидит, ждёт, когда рухнет поезд?
— Это ты нас сравниваешь с поездом? — хмыкнула Варвара Петровна. — Уж очень ты любишь себя считать локомотивом, а по факту — вагон без маршрута.
— Мама! — вскинулся Витя, но уже было поздно.
— Хорошо, — Аня кивнула, — хорошо. Знаете что? Я не собираюсь жить в доме, где мне каждое утро напоминают, что я тут “просто так”. Я на работе вкалываю, стираю, готовлю, терплю — и это всё не считается?
— Нет, Анечка, не считается, — пожала плечами Варвара Петровна. — Дом — это не просто быт. Это закон. А закон говорит: ты тут никто.
Часа через два Аня стояла в юридической консультации.
— Девушка, — сказала ей молодая юрист с нервным голосом, — если вы не собственник и не прописаны, то… юридически вы действительно не имеете прав на квартиру. Даже если вы в браке.
— А как же совместно нажитое имущество?
— Совместно нажитое — это то, что куплено в браке. А квартира — получена по наследству до брака. Она в собственности вашего мужа. Увы.
Аня кивнула. Ноги онемели. В животе — пустота. Как будто упала вниз с этажа. Только без крика.
Поздно вечером она вернулась домой. Варвара Петровна сидела на кухне, пила кефир и смотрела сериал про следователей.
— Ну что, куда ездила? — не отрываясь от экрана, спросила она.
— Узнавала, как мне из твоего царства сбежать без оков, — ответила Аня.
— Ну-ну. Только не обижайся. Это жизнь. Женщина должна знать своё место.
— Знаете, Варвара Петровна… — Аня встала ближе. — Если бы я жила в пещере, и мне надо было выбирать между мужем и пещерной медведицей — я бы, наверное, выбрала медведицу. С ней хотя бы можно договориться.
— Это ты сейчас мне угрожаешь?
— Нет. Просто ставлю в известность.
Ночью она снова спала спиной к Вите. Он шептал:
— Потерпи ещё немного. Я с ней поговорю. Обещаю. Просто она сейчас в хрупком состоянии.
— Витя, если бы она была в хрупком состоянии, она бы треснула. А она — как броня. С годами только крепче.
— Ты не хочешь стараться?
— А ты?
Он замолчал.
Утром Аня собрала сумку. Без истерик, без слёз. Положила пару футболок, зарядку, ноутбук. Витя сидел на краю кровати и курил — хотя давно бросил.
— Куда ты?
— Пока — к Люсе. Потом подумаю. Мне нужно воздухом подышать. Без кефира, без пирогов, без лекций. Без вашей семейной корпоративной культуры.
— Аня, я не хочу, чтобы ты уходила.
— Тогда выбери. Сейчас. Меня или её.
Он посмотрел на пол. Потом на окно.
— Я не могу выбирать.
— Ну, тогда выбор — за мной.
Она закрыла дверь. Мягко, но окончательно.
Прошла неделя.
Аня жила у Люси, в маленькой двушке с потрескавшимися обоями и вечно капающим краном. Утром — работа, вечером — апатия. Спала плохо. Курить снова начала. Не потому, что вкусно — просто руки было некуда девать.
— Ты будешь возвращаться? — осторожно спросила Люся однажды вечером, за вином в пакетике и селёдкой на блюдце.
— А ты бы вернулась? — хмыкнула Аня.
— У меня свекровь умерла ещё в девяносто восьмом. Но если б воскресла и залезла бы ко мне в холодильник — я б точно приняла её за апокалипсис.
— Вот и я думаю, что надо спасаться.
На следующий день ей пришло письмо.
Повестка.
На почтовом конверте аккуратным почерком было написано: «А.А. Литвинова». Внутри — вызов в суд. Истцом значилась… Варвара Петровна Кузнецова.
«О выселении гражданки, не имеющей прав на проживание в частной квартире, находящейся в собственности сына».
Аня не сразу поняла, что читает. Потом — прочитала снова. Третий раз.
А потом засмеялась. Горько. До икоты.
— Значит, она решила действовать по-взрослому… через суд. Хитро. Пока я ушла по доброй воле, она решила закрепить это юридически.
Она позвонила Вите. Он сбрасывал. Потом написал в мессенджере:
«Мама сделала это без моего ведома. Я сам в шоке. Поговорим потом».
«Поздно говорить. Ты выбрал — молчанием», — ответила Аня.
В суде Варвара Петровна появилась с папкой, как на совещание по капремонту.
— Я ничего личного. Но у меня возраст, мне нужно спокойствие. А невестка меня не уважает. Она даже в лицо не смотрит. Я у сына спросила: «Аня где?» Он говорит — у подруги. А чего это жена по подругам шастает? А потому что жить не умеет по-человечески!
Судья — пожилая женщина с выражением “мне давно всё надоело” — кивнула.
— Ответчица, что скажете?
Аня встала. Говорила тихо, но каждый звук резал, как битое стекло.
— Я прожила в этой квартире почти шесть лет. Я оплачивала счета, ремонт, бытовую технику. Я вела хозяйство, я стирала, убирала, готовила, пока Варвара Петровна наслаждалась природой на даче. А теперь она пришла — и решила, что я тут никто. Потому что бумажки нет. Но брак — это не только штамп. Это жизнь. А я свою жизнь отдала в этот брак. И теперь меня выкидывают.
Судья вздохнула.
— У вас нет регистрации. Вы не собственник. Вы имеете право на проживание — пока брак действителен. Но по закону вас могут попросить съехать. Особенно если собственник — не возражает.
И она медленно повернулась к Вите, который сидел, как школьник на комиссии.
— Вы хотите, чтобы жена осталась?
Он опустил голову. Что-то промямлил. Судья переспросила.
Он сказал:
— Я не знаю…
— Значит, выселение законно, — подытожила судья.
После суда Аня не плакала. Ей было уже всё равно.
На следующий день она позвонила адвокату по бракоразводным делам.
— Официально — мы с мужем не развелись. Значит, я могу подать на раздел имущества. Даже если квартира не подлежит делению, всё, что куплено в браке — может быть предметом спора?
— Конечно. И ещё… — голос адвоката был почти весёлым. — Есть один нюанс. Вы же говорите, что ремонт вы оплачивали? У вас есть чеки, переводы?
— Есть. У меня всё по папочкам. Я бухгалтер.
— Тогда готовьтесь. Мы предъявим иск — о компенсации вложений. Он будет неприятный. Но очень… справедливый.
Через неделю Варвара Петровна сама позвонила.
— Анечка, что ты там затеяла? Зачем ты портишь всё? Я же хотела по-доброму. Ну, жили бы по разным углам, я бы не мешалась.
— Вы уже не мешались. Вы подавали в суд.
— Ну, я погорячилась.
— Я тоже.
— Ты что, Витю хочешь без квартиры оставить?
— Я просто хочу, чтобы вы поняли: нельзя приходить в чужую жизнь с сапогами и считать, что там всё по-вашему.
— Ты не обижайся. Ты ведь хорошая женщина. Просто не для моего сына.
— А ваш сын — не для жизни с женщиной. Он для маминой гостиницы. С завтраком и тапками.
— Ты ведь его любишь…
— Уже нет. Спасибо, что напомнили.
Через два месяца Аня официально развелась.
Квартиру ей, конечно, не оставили. Но суд обязал выплатить ей компенсацию за мебель, ремонт, бытовую технику и даже за кухонную вытяжку, которую она сама устанавливала.
Сумма — почти половина стоимости машины Вити. Он расстался с ней тяжело. Как с печенью.
Варвара Петровна больше не звонила.
Аня сняла однушку у метро. Без шика, но — её. Сама купила чайник. Повесила фото на стену, поставила на полку свою первую вазу (не от свекрови, а из «Леруа» за 300 рублей). Она смотрела на это всё — и впервые за полгода чувствовала: я дома.
Вечером она написала Люсе:
«Свобода — это когда холодильник только твой. Даже если в нём один творожок и банка огурцов».
Люся ответила:
«Ты теперь без кефира. Поздравляю».
Конец.
