Врач вынес мне смертный приговор, а свекровь потребовала явиться на ее юбилей. С улыбкой и подарком. Я сидела за роскошным столом, механически поднимала бокал за ее здоровье и мысленно прощалась с мужем, с жизнью, со всем миром. Я ненавидела ее за этот пир во время моей личной чумы. Но когда в разгар веселья раздался звонок, и врач сообщил о чудовищной ошибке в анализах, я впервые за два дня смогла дышать. Эйфория была недолгой. Лишь позже, случайно найдя в ее спальне такой же белый лист, но с ее именем, я поняла, куда более страшную тайну.
***
Мир Алины сузился до размеров белого листа бумаги в ее руках и гулкого стука сердца в ушах. Слова, напечатанные черным по белому, казались чужими, не имеющими к ней никакого отношения. «Неоперабельная стадия», «агрессивное течение», «паллиативная терапия». Она несколько раз перечитала заключение, но смысл ускользал, растворяясь в вязком тумане шока.
«Этого не может быть, — шептали губы, пока сознание отказывалось принимать реальность. — Мне всего двадцать восемь. Мы с Максимом только начали жить».
Врач, пожилой мужчина с усталыми глазами, говорил что-то еще. Про варианты поддерживающего лечения, про необходимость встать на учет, про то, что нужно держаться. Алина кивала, но не слышала. Единственной отчетливой мыслью, пробившейся сквозь вату в голове, была: «Сколько?»
— Прогнозы — вещь неблагодарная, — мягко уклонился от ответа доктор Соколов. — Современная медицина…
— Сколько? — повторила Алина, и в ее голосе прорезался металл.
Врач вздохнул.
— От нескольких месяцев до полугода. Может, чуть больше.
Полгода. Сто восемьдесят дней. Она вышла из кабинета, как во сне. Коридор больницы качался, размытые фигуры людей проплывали мимо, как тени. На улице ее ждал Максим. Он увидел жену и бросился к ней, его лицо было напряженным от ожидания.
— Ну что? Что сказали? Это просто воспаление, да?
Алина молча протянула ему заключение. Он пробежал его глазами, сначала быстро, потом медленнее, вчитываясь в каждое слово. Его лицо из встревоженного стало растерянным, а потом исказилось гримасой неверия и ужаса.
— Нет… Нет, Алинка, это бред! Это ошибка! Они что-то перепутали! Мы поедем в другую клинику, в Москву, в Германию!
Он обнял ее, сжимая в объятиях так, будто боялся, что она сейчас же растворится в воздухе. Алина уткнулась ему в плечо, но слез не было. Внутри была выжженная пустыня.
Домой ехали молча. Привычный пейзаж за окном — дома, деревья, спешащие по своим делам люди — казался декорацией к чужой жизни. К той, которая у нее была еще сегодня утром. Дома Максим метался по квартире, кому-то звонил, искал в интернете адреса клиник, а Алина сидела на диване, безучастно глядя в одну точку.
Вечером позвонила свекровь, Тамара Игоревна.
— Максим, ну что, вы не забыли? Послезавтра у меня юбилей, жду вас к шести. И не вздумайте опять покупать мне эти ваши новомодные гаджеты, я в них ничего не понимаю. Подарите лучше хороший сервиз, как в старые добрые времена.
Голос свекрови, как всегда властный и не терпящий возражений, резанул по натянутым до предела нервам. Юбилей. Праздник. Гости, тосты, смех. Как она сможет сидеть за столом и улыбаться, зная, что ее собственная жизнь уже почти закончилась?
— Мам, мы… — начал было Максим, но Алина взяла у него трубку.
— Конечно, Тамара Игоревна, мы помним, — сказала она неожиданно ровным, почти бесцветным голосом. — Обязательно будем.
Максим посмотрел на нее с изумлением, когда она положила трубку.
— Зачем? Алин, мы никуда не пойдем! Какой праздник?
— А что мы ей скажем, Макс? — устало спросила она. — Что ее невестка умирает? И испортим ей юбилей, который она так ждала? Нет. Мы пойдем. Мы улыбнемся, поздравим, а потом… потом будем решать, что делать.
Она говорила это, а сама думала, что это будет ее прощальный вечер. Последний семейный праздник. Последняя возможность увидеть их всех вместе, прежде чем она исчезнет. Мысль была такой дикой и страшной, что у Алины наконец-то хлынули слезы. Горькие, беззвучные слезы безысходности. Максим опустился перед ней на колени, обнял, и они плакали вместе, посреди тихой квартиры, в которой только что умерло их будущее.
***
Квартира Тамары Игоревны гудела, как растревоженный улей. Пахло духами, лаком для волос и чем-то невыносимо вкусным из кухни — запеченной курицей и фирменным мясным пирогом. Гости уже собрались: родственники, близкие друзья, коллеги по работе. Все нарядные, шумные, оживленные. В центре этого водоворота, словно королева, восседала сама юбилярша в элегантном бордовом платье.
Алина и Максим вошли, и на мгновение шум стих. Все взгляды обратились на них. Алина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Ей казалось, что на ее лице огромными буквами написано слово «смерть», что каждый видит ее насквозь — ее страх, ее обреченность. Она заставила себя улыбнуться, хотя мышцы лица одеревенели и не слушались.
— О, вот и наши дорогие детки! — зычно провозгласила Тамара Игоревна. — Вечно опаздываете! Максим, помоги сестре донести горячее, а ты, Алиночка, проходи, садись. Что стоишь, как неродная?
Алина послушно прошла в комнату. Ольга, золовка, смерила ее быстрым оценивающим взглядом.
— Что-то ты бледная сегодня, Алин. Не выспалась? Или опять на своих диетах сидишь? Мужики кости не любят, ты же знаешь.
— Просто устала немного, Оль, — выдавила из себя Алина, садясь за стол.
Максим поставил на стол блюдо с дымящейся картошкой и сел рядом, незаметно сжав ее ладонь под скатертью. Его рука была теплой и сильной, и это был единственный островок реальности в этом сюрреалистичном мире фальшивого веселья.
Застолье началось. Полились тосты — длинные, витиеватые, полные пожеланий здоровья и долгих лет жизни. Каждое слово «здоровье» отзывалось в душе Алины глухим ударом колокола. Она механически поднимала бокал с соком, улыбалась, кивала, но внутри все сжималось от ледяного ужаса. Вот они все — живые, здоровые, строят планы на будущее, спорят о политике, обсуждают отпуск. А ее будущего нет. Есть только этот стол, эти лица и тикающий в голове счетчик, отмеряющий оставшиеся дни.
Она смотрела на свекровь. Тамара Игоревна была в ударе: шутила, принимала комплименты, командовала гостями. Обычная Тамара Игоревна, которую Алина всегда немного побаивалась и считала слишком властной. Но сегодня в ее образе появилось что-то новое. Алина видела не просто строгую свекровь, а женщину, которая прожила долгую, насыщенную жизнь. Женщину, у которой было то, чего у Алины уже никогда не будет — старость.
— Алиночка, а ты чего не ешь ничего? — Голос свекрови вырвал ее из оцепенения. — Не нравится моя стряпня? Я, между прочим, с шести утра на ногах.
— Что вы, Тамара Игоревна, все очень вкусно, — пролепетала Алина, спешно накладывая себе в тарелку салат. — Просто аппетита нет.
— Аппетита нет, бледная какая-то… Ты не беременна, часом? — с неудобной прямотой спросила одна из пожилых родственниц.
Комната затихла. Все взгляды снова устремились на Алину. От этого вопроса, который еще месяц назад был бы самым желанным на свете, у нее перехватило дыхание. Беременна. Ребенок, которого у нее никогда не будет.
— Нет, — твердо сказал Максим, обнимая жену за плечи. — Мы не беременны. Просто Алина очень много работает в последнее время. Устала.
Он посмотрел ей в глаза, и в его взгляде была такая боль и любовь, что у Алины защипало в носу. Она из последних сил сдержала готовые хлынуть слезы.
Праздник катился дальше своей чередой. Кто-то затянул песню, кто-то пустился в пляс под старый хит. Алина чувствовала себя зрителем в театре абсурда. Она видела, как страдает Максим, как он заставляет себя смеяться над шутками дяди Коли, как его рука под столом не отпускает ее ни на секунду. Она знала, что он делает это ради нее, ради ее последнего, отчаянного желания «сыграть в нормальность». И от этой его жертвенной любви становилось еще больнее. Каждый смешок, каждый тост, каждый съеденный кусок казался предательством по отношению к их общему горю. Она сидела за этим праздничным столом и мысленно прощалась. С мужем. С этой шумной, не всегда приятной, но все-таки семьей. С жизнью.
***
Когда гости уже изрядно захмелели и разговоры стали громче и бессвязнее, в кармане пиджака Максима завибрировал телефон. Он раздраженно взглянул на экран — незнакомый номер. Хотел сбросить, но что-то заставило его подняться и выйти в коридор.
— Да, я слушаю, — бросил он в трубку, прикрывая ухом, чтобы отгородиться от шума застолья.
Алина проводила его тоскливым взглядом. Она знала, что он проверяет почту каждые пять минут, ждет ответа от немецкой клиники, куда они ночью отправили все документы. Но сейчас, в этой атмосфере праздника, его уход показался ей побегом. Он просто больше не мог выносить эту пытку.
Она пыталась сосредоточиться на разговоре соседок, обсуждавших новый сериал, но все ее внимание было приковано к приоткрытой двери в коридор. Она видела силуэт мужа, слышала обрывки его фраз.
— Да, это я… Что? Повторите, я вас плохо слышу…
Вдруг Максим замолчал. Тишина в коридоре стала такой оглушительной, что Алина почувствовала, как по спине поползли мурашки. Он стоял неподвижно несколько секунд, а потом она услышала странный, сдавленный звук, будто он не мог вздохнуть.
— Какая… какая ошибка? — прохрипел он в трубку. — Вы… вы уверены?
Сердце Алины замерло, а потом бешено заколотилось. Ошибка? Какая ошибка? Она вскочила с места, опрокинув стул. Шум привлек внимание гостей, разговоры смолкли. Все смотрели то на нее, то на застывшего в дверях Максима.
Он медленно опустил телефон. Его лицо было белым как полотно, а в глазах стояло такое выражение, какого Алина не видела никогда в жизни — смесь абсолютного шока, недоумения и чего-то еще, чего-то невероятного.
— Макс? Что случилось? — прошептала она, делая шаг к нему.
Он поднял на нее глаза, и взгляд его стал осмысленным.
— Ошибка… — повторил он, и голос его дрогнул. — Звонил доктор Соколов. Извинился… Сказал… сказал, что они перепутали анализы. В лаборатории. Твои анализы перепутали с другой пациенткой.
В комнате повисла мертвая тишина. Было слышно, как тикают настенные часы.
— Что? — выдохнула Алина. Она не верила своим ушам. Этого просто не могло быть. Это была какая-то жестокая, злая шутка.
— Твои анализы, Алинка! — Голос Максима креп с каждым словом, наполняясь невероятной, почти истерической радостью. — Они чистые! Полностью! Ты здорова! Ты слышишь? Здорова!
И в этот момент плотина прорвалась. Максим бросился к ней, сгреб в охапку, закружил по комнате, смеясь и плача одновременно.
— Я же говорил! Я же знал! Ошибка! Господи, какая ошибка!
Алина обмякла в его руках, сознание отказывалось верить в это чудо. Здорова. Это простое, короткое слово звучало как самая прекрасная музыка на свете. Слезы, которые она сдерживала последние два дня, хлынули неудержимым потоком, но это были уже другие слезы. Слезы облегчения, счастья, возвращенной жизни.
Гости, которые секунду назад ничего не понимали, начали догадываться. Ольга ахнула, прикрыв рот рукой. Кто-то из родственников перекрестился. Атмосфера в комнате изменилась кардинально. Напряжение, которое незримо витало в воздухе, исчезло, сменившись всеобщим потрясением и радостью.
— Да что ж это делается, ироды! — первой нашлась Тамара Игоревна, и в ее голосе звенел гнев. — Врачей этих под суд отдать надо! Ребенка до смерти напугали!
Она подошла к ним, и Алина впервые увидела на лице свекрови растерянность и… слезы. Тамара Игоревна обняла их обоих, крепко, по-матерински.
— Жива… Здорова… Слава тебе, Господи…
Мир, который два дня назад раскололся на куски, снова собирался воедино, становясь ярким, цветным, полным звуков и запахов. Алина вдыхала аромат духов свекрови, чувствовала сильные руки мужа, слышала радостный гул голосов и понимала, что только что родилась заново. Праздник, который начинался как поминки по ее жизни, внезапно превратился в празднование ее второго дня рождения.
***
Когда первая волна эйфории схлынула, гости снова расселись за столом, но атмосфера была уже совсем другой. Все наперебой обсуждали случившееся, ругали врачей, поздравляли Алину и Максима. Сама Алина сидела, держа мужа за руку, и не могла перестать улыбаться. Ей хотелось смеяться, плакать и кричать от счастья одновременно. Каждый глоток сока, каждый вкус салата казался ей божественным нектаром. Жизнь вернулась.
Вдруг Тамара Игоревна поднялась со своего места, постучав вилкой по бокалу, призывая к тишине. Все разговоры мгновенно стихли.
— Я хочу сказать тост, — произнесла она, и голос ее был непривычно серьезным и тихим. Она обвела взглядом всех присутствующих и остановила его на Алине.
— Сегодня у меня юбилей. Я ждала этого дня, готовилась… Но все, что произошло за последний час, заставило меня понять одну простую вещь. Все эти даты, подарки, пышные столы — все это такая ерунда. Суета. Единственное, что имеет настоящую ценность в этом мире, — это жизнь. Жизнь наших близких.
Она сделала паузу, и Алина увидела, как блеснули в ее глазах слезы.
— Мы часто ссоримся по пустякам, обижаемся, говорим друг другу колкости, не ценим то, что имеем. Думаем, что у нас впереди еще уйма времени, чтобы все исправить, попросить прощения, сказать главные слова. А потом случается вот такое… И ты понимаешь, каким был дураком. Как мало ценил каждое мгновение.
Ее голос дрогнул. Максим напрягся, Ольга смотрела на мать во все глаза. Никто никогда не видел Тамару Игоревну такой — открытой, уязвимой.
— Я хочу поднять этот бокал не за себя. Я хочу выпить за тебя, Алиночка.
Алина вздрогнула от неожиданности.
— За твою жизнь, — продолжала свекровь, глядя прямо ей в глаза. — За то, что она у тебя продолжается. За то, что ты осталась с нами. Я… я не всегда была хорошей свекровью. Я знаю. Бывала резкой, несправедливой. Но сегодня, когда я на несколько минут поверила, что могу тебя потерять… я поняла, как сильно ты мне дорога. Ты не просто жена моего сына. Ты моя дочка.
Последнее слово она произнесла почти шепотом. И это слово, «дочка», прозвучало для Алины громче любого крика. Оно разрушило стену, которая всегда стояла между ними. У Алины снова навернулись на глаза слезы, но на этот раз — слезы благодарности и какого-то нового, еще не понятного ей чувства к этой сильной женщине.
— За твою жизнь, дочка! — громко и твердо повторила Тамара Игоревна, поднимая бокал.
— За жизнь! — подхватили гости, вставая со своих мест.
Все пили, а Алина смотрела на свекровь и чувствовала, как в ее душе что-то переворачивается. Эта страшная ошибка, эта нелепая путаница с анализами, обернулась не только ее спасением. Она подарила ей то, чего у нее никогда не было — настоящую семью и материнскую любовь.
После тоста праздник пошел на новый лад. Казалось, все напряжение окончательно ушло. Но Алина, все еще находясь под впечатлением от слов свекрови, заметила странную вещь. Когда Тамара Игоревна садилась на свое место, она на мгновение пошатнулась и схватилась за спинку стула. Лицо ее на секунду стало пепельно-серым, но она тут же взяла себя в руки и улыбнулась. Это было так мимолетно, что никто, кроме Алины, кажется, и не заметил.
«Наверное, просто переволновалась», — подумала Алина, отгоняя непрошеную тревогу. Сегодня был день счастья, и ничто не должно было его омрачить. Она сжала руку Максима, который смотрел на нее обожающим взглядом, и позволила себе полностью раствориться в этом моменте — моменте своего второго рождения. Но где-то на задворках сознания крошечной занозой засело воспоминание об этом мимолетном движении и сером, как пепел, лице свекрови.
***
Домой они возвращались далеко за полночь, пешком. Прохладный ночной воздух приятно холодил разгоряченные лица. Максим не умолкал ни на секунду, строя планы: завтра же они поедут подавать в суд на клинику, потом купят билеты и улетят к морю на две недели, просто вдвоем. Он говорил и говорил, а Алина слушала его счастливый голос и чувствовала, как эйфория постепенно уступает место глубокой, всепоглощающей усталости.
Уже дома, когда они готовились ко сну, Алина снова и снова прокручивала в голове события вечера. Тост свекрови, ее слезы, это неожиданное «дочка»… Все это было похоже на сон. Но вместе с теплыми воспоминаниями всплывали и другие, тревожные образы.
Она вспомнила, как в середине вечера зашла на кухню, чтобы выпить воды, и увидела, как Тамара Игоревна быстро сунула в карман своего платья какой-то маленький пузырек. Тогда Алина не придала этому значения, решив, что это капли от сердца — в ее возрасте это было нормально, особенно после такого потрясения.
Потом вспомнился еще один момент. Когда все танцевали, свекровь сидела в кресле в углу комнаты. Алина проходила мимо и услышала, как та тихо сказала своей сестре, тете Вере: «Главное, что у молодых все хорошо. А мы свое уже отжили. Сколько отмерено, столько и проживем». Тетя Вера посмотрела на нее с такой жалостью и ответила: «Тамарочка, не говори так, не греши…»
Тогда эти слова пролетели мимо ушей Алины, затерявшись в общем шуме. Но сейчас, в тишине квартиры, они звучали зловеще.
— Макс, — позвала она мужа, который уже лежал в кровати. — Тебе не показалось, что с мамой что-то не так сегодня?
— Не так? — он удивленно приподнялся на локте. — По-моему, она была прекрасна! Ты слышала, что она сказала? «Дочка»! Она тебя так назвала! Я думал, я этого дня никогда не дождусь. Она просто переволновалась из-за всей этой истории с тобой. Для нее это тоже был шок.
— Да, наверное… — неуверенно согласилась Алина.
Она легла рядом, но сон не шел. Образы, слова, взгляды — все смешалось в ее голове в тревожный калейдоскоп. Тост свекрови, который поначалу показался таким трогательным, теперь приобретал новый, пугающий оттенок. «Я поняла, как мало ценила каждое мгновение…» Это было похоже не просто на минутное прозрение, а на слова человека, который подводит итоги.
Алина встала и подошла к окну. Ночной город мерцал огнями. Два дня назад она смотрела на него, прощаясь с жизнью. Сегодня жизнь вернулась к ней, но вместе с ней пришла и новая, непонятная тревога. Она чувствовала себя детективом, который наткнулся на след, но не может понять, куда он ведет. Все это было слишком странно. Слишком идеально. Сначала — страшный диагноз, потом — чудесное спасение в самый драматичный момент, потом — внезапное преображение свекрови.
Что-то во всей этой истории было не так. Какая-то деталь не сходилась, выбивалась из общей картины. Она вспомнила лицо Тамары Игоревны в тот момент, когда та произносила тост. В ее глазах была не только радость за невестку. В них была еще и какая-то глубокая, затаенная печаль. И еще — решимость. Словно она приняла какое-то важное, окончательное решение.
«Что, если… — пронзила ее догадка, дикая и страшная. — Что, если ошибка была, но… не совсем такая?»
Мысль была настолько абсурдной, что Алина тут же ее отогнала. Нет, это бред. Паранойя после пережитого стресса. Ей просто нужно выспаться.
Она вернулась в постель, прижалась к теплому плечу мужа и закрыла глаза. Но перед внутренним взором снова и снова всплывало лицо свекрови — бледное, с тенью боли и безграничной печали в глазах, которые смотрели на нее с незнакомой доселе любовью. И эта необъяснимая тревога, поселившаяся в душе, не отпускала ее до самого утра.
***
Следующий день прошел в тумане. Максим был на седьмом небе от счастья, суетился, звонил юристам, планировал поездку. Алина механически ему отвечала, но все ее мысли были там, во вчерашнем вечере. Тревога не отпускала, а лишь усиливалась. Днем она позвонила свекрови, чтобы просто спросить, как она себя чувствует после праздника.
— Все хорошо, дочка, — ответил голос Тамары Игоревны, и он показался Алине слишком усталым и слабым. — Немного прилегла, давление шалит после вчерашних волнений. Ты за меня не переживай.
Но Алина переживала. Вечером, не выдержав, она сказала Максиму, что ей нужно заехать к его маме, завезти контейнер от салата.
— Я сам завезу завтра, — отмахнулся он.
— Нет, я сейчас, — настойчиво повторила она. — Это быстро.
Тамара Игоревна открыла дверь сама. Она была без макияжа, в простом домашнем халате, и выглядела еще более уставшей, чем вчера.
— Алиночка? Что-то случилось? — удивилась она.
— Нет-нет, я просто контейнер ваш привезла, — защебетала Алина, стараясь говорить как можно беззаботнее. — И решила узнать, как вы.
— Проходи, раз пришла. Чаю выпьешь?
Пока свекровь гремела на кухне чашками, Алина осталась в гостиной. И тут ее взгляд упал на комод. На нем, среди фотографий и фарфоровых статуэток, лежал тот самый пузырек с лекарством, который она видела вчера. Она подошла ближе. Это было сильное обезболивающее, которое выписывают только по рецепту при очень серьезных заболеваниях. Сердце Алины пропустило удар.
— Тамара Игоревна, — позвала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я могу воспользоваться вашей ванной?
— Конечно, иди, — донеслось из кухни.
Вместо ванной Алина шагнула в спальню свекрови. Она не знала, что ищет. Просто чувствовала, что должна что-то найти. На тумбочке у кровати лежала книга. Алина машинально открыла ее. Из книги выпал сложенный вчетверо лист бумаги. Такой же белый лист, с таким же черным текстом, который два дня назад перевернул ее жизнь.
Это было медицинское заключение. И фамилия пациентки была не ее. Там стояло: «Волкова Тамара Игоревна». А дальше шли те же самые страшные слова: «неоперабельная стадия», «агрессивное течение», «паллиативная терапия».
У Алины потемнело в глазах. Ноги подкосились, и она опустилась на край кровати, сжимая в руке этот страшный листок. Все встало на свои места. Звонок врача. Его извинения. Перепутанные анализы.
Она вышла из спальни, держа перед собой заключение. Тамара Игоревна стояла в дверях кухни с подносом в руках. Увидев бумагу в руках Алины и ее лицо, она все поняла. Поднос с чашками с грохотом полетел на пол.
— Алина… — прошептала она.
— Зачем? — только и смогла выдохнуть Алина. Слезы душили ее. — Зачем вы скрыли это от нас?
Тамара Игоревна опустилась на стул, закрыв лицо руками. Ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях.
— Я получила это заключение за день до юбилея, — глухо сказала она сквозь слезы. — Шла домой и не знала, как сказать Максиму, Ольге… вам. Я представляла себе этот юбилей… сочувствующие взгляды, шепот за спиной, слезы… И я не смогла. Я просто хотела еще один, последний нормальный, счастливый день. Без жалости.
— Я как раз смотрела на вас с Максимом. Вы смеялись… Были такими счастливыми. И я… я просто не смогла. Не смогла в один миг разрушить это счастье. Отнять у вас эту радость и снова погрузить всех в кошмар. Я решила, что скажу позже… что у вас есть право хотя бы на несколько дней спокойной жизни. Прости меня… за это молчание. Я не знала, как правильно поступить.
Она подняла на Алину заплаканные глаза, в которых была мольба о прощении.
— Я не думала, что ты так испугаешься, дочка. Прости меня, если сможешь. Я такая эгоистка…
Алина смотрела на эту сильную женщину, сломленную горем и болезнью, которая пошла на такой отчаянный, безумный обман ради одного вечера семейного счастья. И в ее сердце не было ни капли осуждения. Только безграничная боль и нежность.
Она опустилась на колени перед свекровью, взяла ее руки в свои и прижалась к ним щекой.
— Мы справимся, — твердо сказала она, глядя прямо в глаза Тамаре Игоревне. — Вы слышите меня? Мы будем бороться. Все вместе.
***
Когда Максим приехал за Алиной, он застал странную картину. Его мать и жена сидели на кухне за столом, держась за руки, и молчали. На полу валялись осколки разбитых чашек.
— Что здесь произошло? — встревоженно спросил он. — Мам, Алин, у вас все в порядке?
Алина подняла на него глаза, полные слез, и молча протянула заключение Тамары Игоревны.
Реакция Максима была страшной. Сначала — недоумение, потом — отрицание, гнев на мать за ее обман, и, наконец, — глубокое, сокрушающее отчаяние. Он кричал, метался по квартире, а потом просто сел на пол и обхватил голову руками, как маленький мальчик.
В этот момент Алина поняла, что теперь она — тот стержень, который должен удержать их семью от распада. Она подошла к нему, села рядом на пол, обняла за плечи.
— Макс, посмотри на меня. Сейчас нельзя раскисать. Ей нужна наша помощь.
Вечером собрали семейный совет. Приехала Ольга с мужем. Сначала тоже были слезы, обвинения, недоумение. Но потом, глядя на свою тихую, осунувшуюся мать, они поняли, что сейчас не время для ссор. Сейчас время действовать.
Страшный диагноз не разрушил их семью. Наоборот, он сцементировал ее так, как не могли сделать годы совместных праздников и будней. Ушли в прошлое мелкие обиды, недомолвки, ревность. Ольга, которая всегда видела в Алине соперницу, теперь звонила ей каждый день, чтобы просто спросить, как дела, и предложить помощь. Максим из беззаботного парня на глазах превращался в мужчину, главу семьи, который взвалил на свои плечи основную тяжесть забот.
А Алина… Она стала для свекрови не просто дочкой, а ближайшим другом. Она ездила с ней по врачам, сидела в очередях, разбиралась в схемах лечения. Она научилась делать уколы, заваривала лечебные травы и часами говорила с Тамарой Игоревной обо всем на свете — о книгах, о молодости, о любви.
Они узнали друг друга по-настоящему только сейчас, на пороге возможной трагедии. Алина увидела в своей властной свекрови тонкую, ранимую душу, а Тамара Игоревна разглядела за тихим обликом невестки несгибаемую волю и огромное любящее сердце.
— Знаешь, Алиночка, — сказала как-то Тамара Игоревна, когда они сидели вдвоем на скамейке в парке после очередной процедуры. — Тот мой обман… это был самый страшный и самый правильный поступок в моей жизни.
— Почему? — не поняла Алина.
— Потому что если бы не он, мы бы так и жили дальше — чужими людьми под одной крышей. А эта встряска… она показала мне, какая у меня на самом деле семья. Какая у меня ты. Спасибо тебе, дочка. За то, что борешься за меня.
Алина сжала ее сухую, прохладную руку.
— Это вы нас всех спасли, Тамара Игоревна. Вы подарили нам возможность стать настоящей семьей. И мы вас не отпустим.
Борьба предстояла долгая и тяжелая. Прогнозы врачей оставались неутешительными. Но теперь они были вместе. Невестка и свекровь, мать и дети. Единое целое, связанное не только кровными узами, но и общей бедой, общей надеждой и одной на всех, огромной любовью. И глядя в будущее, они знали, что пройдут этот путь до конца, каким бы он ни был. Вместе.
