Иван припарковал свой не первой свежести хетчбэк у подъезда и несколько секунд сидел в тишине, прислушиваясь к тому, как остывает двигатель.
Он всегда так делал, прежде чем войти в дом. Сегодня эта пауза затянулась. В кармане запищал телефон, наверняка Нина беспокоилась, почему он задерживается.
Но Иван знал, что стоит ему переступить порог, как его ждет не просто ужин и диван с сериалом, а нечто большее — теща Анна Васильевна.
Он вздохнул, вылез из машины и потянулся за сумкой с ноутбуком. На пятом этаже, в кухне, горел свет.
Иван поднялся не спеша, почувствовав, усталость в коленях. Дверь открыла Нина.
На лице у нее была та особенная улыбка, которую Иван научился читать за десять лет брака — смесь облегчения, усталости и затаенной тревоги.
— Жаркое уже остывает, — сказала она, приняв из его рук портфель. — Мама ждет.
— А что случилось? — понизив голос, спросил Иван, сняв ботинки.
Нина лишь мотнула головой, делая глазами знак: “Потом”. Это “потом” висело в их квартире с тех самых пор, как Анна Васильевна, овдовев, продала свою хрущевку и переехала к ним три года назад.
Анна Васильевна сидела на своем привычном месте у окна, в кресле, доставшемся ей еще от бабушки.
Она пила чай из голубой агитационной кружки с лозунгом “Слава Труду!”, которую категорически отказывалась менять.
Выглядела она, как всегда, — седые волосы, убранные в строгую плетеную корзинку, темно-синий домашний халат, очки в скромной оправе на цепочке.
— Иван, пришел, — произнесла она, не повернув головы. Голос у нее был ровный, без эмоций.
— Здравствуйте, Анна Васильевна. Как самочувствие?
— Как у космонавта перед выходом в открытый космос. Садись ужинать, нечего на ногах топтаться.
Иван послушно уселся за стол. Нина поставила перед ним тарелку с жарким. Супруги ели молча.
— У меня к тебе дело, Иван, — вдруг сказала Анна Васильевна, отодвинув пустую кружку.
Она сняла очки, протерла их краем халата и устремила на зятя свой строгий взгляд.
— Я слушаю.
— Мне требуется помощь в смене паспорта и прочих документов.
Иван перевел дух. Ну, подумал он, наконец-то она собралась менять эту развалину, в котором половина страниц была занята отметками о прописке.
— Конечно, Анна Васильевна. Я узнаю в паспортном столе список документов. Медицинский полис, СНИЛС тоже надо будет…
— Ты меня не понял, — мягко прервала его теща. — Мне требуется сменить не сам документ. Мне требуется сменить фамилию, имя и отчество.
В кухне повисла гробовая тишина. Даже ходики, показалось Ивану, на секунду замолчали. Нина застыла с тарелкой в руках, ее лицо вытянулось.
— Мама, что ты несешь? — выдохнула она.
— Я несу вполне взвешенное и обдуманное решение. Я более не желаю быть Анной Васильевной Васильевой. Это имя, эта фамилия — они не мои. Они как чужое пальто, в котором я ходила семьдесят лет. Пора его снять.
Иван удивленно посмотрел на жену, а та — на мать с выражением ужаса и непонимания.
— Мама, ну что за блажь? В семьдесят лет! — Нина подошла к столу и присела рядом с Иваном. — Тебе плохо? Голова не болит? Может, давление?
— У меня давление в норме, как у девятнадцатилетней, спасибо за заботу, — сухо ответила Анна Васильевна. — И это не блажь. Это необходимость.
— Анна Васильевна, вы понимаете, что это… это очень сложно? Юридически, морально… Всех знакомых оповещать, в больнице, в поликлинике… Банк, пенсия…, — Иван с ужасом представил себе очередь в паспортном столе и тонны справок.
— Я не слабоумная, Иван, я все понимаю. Я готова к трудностям. А что до пенсии… Пенсия будет приходить на новое имя. В этом нет ничего страшного…
— А на какое же имя? — спросила Нина, и в голосе ее прозвучала ирония. —Неужели на какую-нибудь Мерилин или Жозефину?
Анна Васильевна медленно поднялась с кресла и, гордо выпрямив спину, ответила:
— Отныне, я буду Романовой Розалией Рудольфовной.
Тишина, которая последовала за этим заявлением, была ошеломляющей, что Нине показалось, будто у нее заложило уши.
— Романовой… Розалией… Рудольфовной? — по слогам произнесла Нина, как первоклассница. — Мама, ты в своем уме? Это же… Это же смешно!
— Смешно ли? — парировала теща. — А Анна Васильевна Васильева — не смешно? Звучит, как персонаж из пьесы Островского про забитую купеческую жену. Нет. Я всегда чувствовала, что я — Розалия. Это имя означает “роза” — цветок страсти, красоты и царственности. Рудольфовна… это дань уважения. А Романова… это сильная, царская фамилия. Она говорит о силе духа.
— Она также говорит о расстрелянной царской семье! — почти взвизгнула Нина. — Какая царственность в семьдесят лет, мама? Ты всю жизнь проработала инженером-сметчиком! Ты считала гайки и болты для заводских конструкций!
— Я считала, но я всегда мечтала, — тихо сказала Анна Васильевна. — А теперь мечтаю сменить имя. Иван, ты мне поможешь собрать документы?
Иван растерянно посмотрел на маленькое, сухонькое существо в синем халате, которое вдруг объявило себя Розалией Рудольфовной Романовой.
Он увидел в ее глазах твердую, как гранит, решимость, с которой она в девяностые, после смерти мужа, одна подняла дочь и не дала семье скатиться в нищету.
Иван вздохнул, потер виски и сказал то, что, как он чувствовал, будет самой большой ошибкой или самым мудрым решением в его жизни:
— Хорошо, Анна Васильевна… То есть… Розалия Рудольфовна. Я помогу вам с документами!
*****
Нина не разговаривала с ним весь вечер. Лежа в кровати спиной к спине, они оба смотрели в потолок, погруженные в свои мысли.
— Ты понимаешь, что ты сделал? — прошептала наконец Нина в темноту. — Ты ее поддержал в этом безумии! Теперь она уже не отступит.
— А что я должен был делать?— так же тихо ответил Иван. — Сказать нет? И что? Она все равно бы сделала по-своему. Ты же знаешь ее характер.
— Характер!— фыркнула Нина, переворачиваясь на бок. — У нее не характер, а диагноз. Склероз, маразм, старческое слабоумие! Надо было вызывать врача, а не соглашаться с этой чепухой! Розалия Рудольфовна… Боже мой, все подумают, что мы с ума сошли! Что я скажу на работе? Что моя мама, Анна Васильевна, вдруг решила, что она Розалия?
— Может,это просто такой кризис идентичности? — неуверенно предположил Иван. — Вроде мужского кризиса среднего возраста, только… позднего…
— Ей семьдесят, Ваня, а не пятьдесят! В семьдесят лет идентичность уже должна быть сформирована, как кирпичный дом! А не как карточный домик, который можно перестраивать по желанию.
Иван промолчал. Он думал о том, как год назад нашел тещу в слезах над старой, пожелтевшей фотографией.
На снимке была молоденькая девушка с безумно пышной шевелюрой темных кудрей и смеющимися глазами.
Это была она, студентка политеха. А рядом — высокий, красивый молодой человек. Не ее покойный муж Василий, а кто-то другой.
— Кто это? — спросил тогда Иван.
Анна Васильевна быстро вытерла глаза и сунула фото в книгу.
— Никто. Один старый знакомый. Забудь.
Может, думал теперь Иван, этот “никто” и был Рудольфом? Может, в этом был какой-то тайный, глубоко запрятанный смысл?
Утром атмосфера в квартире была накалена до предела. Анна Васильевна, как ни в чем не бывало, налила всем кофе и разложила по тарелкам сырники.
— Итак,— сказала она, откусив кусочек, — план действий. Иван, ты узнаешь процедуру. Нина, нам нужно будет сделать новые фотографии. Я хочу на паспорте быть с другой прической.
— Мама, давай не будем торопиться. Давай сначала сходим к врачу, проверимся… — Нина после ее слов застыла с чашкой в руке.
— Я проверялась месяц назад. Здорова, как бык. Не надо меня отговаривать, дочь. Решение принято!
После завтрака Иван уехал на работу, пообещав в обеденный перерыв зайти в паспортный стол.
Нина, отпросившись с работы, осталась наедине с матерью. Она пыталась говорить спокойно, логично, приводя аргументы: стресс, бумажная волокита, насмешки окружающих.
— Анна Васильевна — это красивое, русское, надежное имя, — проговорила она, чуть не плача.
— Для тебя — да, — ответила мать. — Для меня оно стало панцирем. Я носила его всю жизнь, как носят тяжелую, неудобную шубу. Она греет, но движения сковывает. А я хочу пожить без шубы.
Нина смотрела на нее и не понимала. Не понимала, откуда взялись эти слова. Ее мама всегда была женщиной практичной, приземленной.
Она учила Нину, что главное в жизни — стабильность, надежность и крепкие стены дома. А теперь эти стены рушились по ее же собственной воле.
Вечером Иван вернулся с пачкой распечатанных бланков и изможденным видом.
— Ну,— сказал он, скинув куртку. — Я все узнал. Процедура не быстрая. Первым делом — оплатить госпошлину. Потом — подать заявление в ЗАГС о смене имени. Основание — личное желание. Потом, после получения свидетельства о перемене имени, уже менять паспорт, потом все остальное…
— Сколько это займет? — спросила Анна Васильевна горящими глазами.
— Месяца два-три, не меньше…
— Отлично. Завтра же начинаем!
Начались будни, похожие на странный квест. Иван стал секретарем “Розалии Рудольфовны”.
Они ездили в банк для снятия денег на пошлину, в многофункциональный центр подавать первые заявления.
Анна Васильевна, которая последние годы жаловалась на боли в ногах, теперь ходила бодро, не отставая от Ивана.
Она требовательно выбирала фотографа для паспортных снимков, в итоге остановившись на дорогой студии в центре города.
— Я не хочу выглядеть на них, как серая мышка, — заявила она. — Я хочу, чтобы в глазах был блеск.
Фотограф,молодой парень с бородкой и в очках, пытался шутить:
— Ну, бабушка, вы прямо модель! Давайте, улыбочку!
Анна Васильевна не улыбалась. Она смотрела в объектив с таким царственным видом, что фотограф смирился и в конце концов просто сделал свою работу.
Тем временем, Нина переживала свою драму. Она боялась звонков от родственников и соседей. Ее тетя, сестра покойного отца, позвонила как-то вечером.
— Нина, а что с Аней? Встретила ее вчера у подъезда, позвала: “Аня!”, а она сделала вид, что не слышит меня. Потом обернулась и говорит таким голосом: “Вы, наверное, ошиблись. Я — Розалия Рудольфовна”. Я чуть со стыда не сгорела! Все вокруг смотрят! У нее что, крыша поехала?
Нина, краснея и бледнея, пробормотала что-то про “возрастные причуды” и “все под контролем”.
После звонка она разрыдалась в ванной. Ей было стыдно, страшно и обидно. Обидно за маму, которая стала посмешищем. Обидно за себя, потому что все это отражалось и на ней.
На работе коллега спросила: “Нина, а я слышала, твоя мама… в секту не подалась?” Пришлось все отрицать и делать вид, что это шутка.
Однажды вечером, когда Иван и Анна Васильевна (Розалия Рудольфовна) с триумфом вернулись из ЗАГСа с первым свидетельством — о перемене имени, — дома их ждала сцена. Нина стояла посреди гостиной с лицом, искаженным от гнева и горя.
— Довольны?— выкрикнула она, тыча пальцем в листок бумаги, который мать держала, как боевое знамя. — Теперь это официально? Теперь ты не моя мама? Ты теперь какая-то Розалия?
— Нина,успокойся, — попытался вмешаться Иван.
— Молчи! — огрызнулась она. — Ты во всем этом ей потакаешь! Вы оба сошли с ума! Мама, как ты могла? Ты вычеркиваешь всю нашу семью? Папу своего вычеркиваешь? Василия Васильевича? Он тебя любил, а ты теперь берешь отчество какого-то Рудольфа! Кто он такой, этот твой Рудольф?
Анна Васильевна медленно опустила свидетельство. Лицо ее стало строгим и печальным.
— Не смей говорить о том, чего не знаешь, — тихо произнесла она и замолчала. — Это мое личное дело и право — взять себе то имя, которое я хочу носить. Даже если для этого мне понадобилось семьдесят лет.
Она повернулась и ушла в свою комнату, тихо прикрыв за собой дверь. Нина разрыдалась, уткнувшись в плечо Ивану.
— Я ее не понимаю,Ваня! Совсем не понимаю! Что с ней происходит?
Иван погладил ее по волосам и посмотрел на закрытую дверь. Он понимал, что это только начало.
*****
Следующим этапом была смена паспорта. Это оказалось испытанием на прочность для всех.
Очередь в паспортном столе была длинной, воздух спертым, а чиновница за стеклом — подозрительной и недоверчивой.
— Васильева Анна Васильевна? — громко спросила она, просматривая документы.
— Теперь я Романова Розалия Рудольфовна,— четко поправила ее теща, протягивая свежее свидетельство о перемене имени.
Чиновница, женщина лет пятидесяти с лицом, не выражавшим никаких эмоций, кроме скуки, взяла свидетельство, изучила его, а потом подняла глаза на Анну Васильевну.
— Поменяли ФИО? — уточнила она. — В ваши-то годы? Основание?
— Личное желание,— сказала Анна Васильевна, выпрямившись.
— Паспорт старый есть? — чиновница что-то щелкнула на компьютере.
Анна Васильевна подала свой заветренный, исчерканный штампами паспорт.
— Так…— чиновница пролистала его. — А военный билет? Свидетельство о рождении детей?
— Дочери уже сорок три года, у нее свой паспорт, — съехидничала Анна Васильевна.
Процедура затянулась. Чиновница задавала кучу уточняющих вопросов, сверяла данные, вбивала их в компьютер с таким видом, будто закладывала динамит. Люди в очереди за спиной начали возмущаться.
— Чего там копаются? — доносился недовольный гул.
Анна Васильевна не обращала внимания. Она сидела с идеально прямой спиной и смотрела куда-то вдаль, как будто все это — суета, недостойная ее внимания.
Когда они наконец вышли из здания, Иван вытер со лба пот.
— Ну,вот, — сказал он. — Теперь ждем новый паспорт через две недели.
— Отлично,— ответила Анна Васильевна. — Теперь начинается самое интересное.
“Самое интересное” началось на следующий же день. Она попросила Ивана отвезти ее в банк.
Нужно было поменять данные на счете, куда приходила пенсия. В банке была похожая история.
Молодая девушка-операционист, увидев свидетельство о перемене имени, округлила глаза.
— Ой! Как круто! — воскликнула она. — Розалия Рудольфовна! Звучит! Прям как баронесса!
Анна Васильевна снисходительно улыбнулась. Девушка, щебеча, стала заполнять формы.
Дома ее женщину ждало новое испытание — звонок из поликлиники. Медсестра, вызывая на диспансеризацию, назвала ее Анной Васильевной.
— Я больше не Анна Васильевна,— строго сказала теща в трубку. — Теперь я Розалия Рудольфовна Романова. Внесите, пожалуйста, изменения в карточку.
На том конце провода повисло молчание.
— Это как?.. Вы замуж вышли?
— Нет.Сменила имя по собственному желанию.
— А…Ну, ладно… Приходите, будем разбираться… Розалия Рудольфовна… — медсестра с трудом выговаривала новое имя. — Записываю.
Нина, слушая этот разговор, мрачнела все больше. Однажды вечером, когда Иван помогал теще заполнять какие-то анкеты для соцстраха, она не выдержала.
— Мама, ну сколько можно? Ты же сама себя загоняешь в угол! Везде эти справки, эти объяснения! Тебе это надо?
— Надо, — не отрываясь от бумаг, ответила Анна Васильевна. — Каждый раз, когда я говорю Розалия Рудольфовна, я чувствую, что дышу полной грудью. Это стоит любых справок.
— Да кто ты такая, чтобы быть Розалией Рудольфовной? — взорвалась Нина. — Ты родилась в деревне под Рязанью! Твои родители — простые колхозники! Какие Рудольфы? Какие Романовы? Это же позерство! Самовнушение!
Анна Васильевна отложила ручку и посмотрела на дочь долгим, изучающим взглядом.
— Ты права,Нина. Я родилась в деревне. Мои родители пахали землю. И всю жизнь я делала то, что должна была. Должна была хорошо учиться. Должна была выйти замуж за достойного человека. Должна была родить ребенка. Должна была работать. Должна была хранить память о твоем отце. А теперь… теперь я хочу делать то, что хочу я. И первое, что я хочу, — это носить красивое имя. Имя, которое выбрала сама. И мне плевать, что ты или кто-то другой считает это позерством.
Она встала и ушла, оставив Нину в одиночестве с ее гневом и полным недоумением.
В тот вечер, когда женщина уснула, он вышел на кухню выпить воды. Анна Васильевна сидела в своем кресле у окна и смотрела на темные улицы. На коленях у нее лежала старая, потрепанная книга в кожаном переплете.
— Не спится? — тихо спросил Иван.
— Нет. Думаю.
— Можно спросить…о Рудольфе? — осторожно сказал Иван.
Анна Васильевна долго молчала, перебирая пальцами корешок книги.
— Рудольф…— наконец произнесла она. — Он был моей первой любовью. Студентом из ГДР, который приехал к нам по обмену. Это были шестидесятые… Он был такой красивый, умный, начитанный. Он играл на гитаре и пел песни Брехта. Он называл меня не Аней, а Розалией. Говорил, что я похожа на розу — колючую, но прекрасную.
Она замолчала, и Иван увидел, как по ее щеке скатилась слеза.
— Что случилось? — спросил мужчина.
— Что случилось? — горько усмехнулась она. — Случилась жизнь. Его отозвали назад. А я… я обнаружила, что беременна.
Иван замер. Он посмотрел на седую женщину и попытался представить себе ту молодую, отчаянную девушку, оказавшуюся перед страшным выбором.
— И что вы сделали?
— Что я сделала?— ее голос дрогнул. — Я сделала аборт. Тайно, у знакомой врачихи. Это было ужасно. А потом… потом я встретила Василия. Он был хорошим человеком. Он все знал и все равно женился на мне. Он дал мне свою фамилию, свое имя, свою защиту. И я всю жизнь была ему благодарна. Но та девушка, Розалия, умерла тогда. А Анна Васильевна — это та, кто выжила. А теперь… теперь я хочу воскресить ту девушку. Хотя бы в имени.
Она открыла книгу. Между страниц лежала та самая фотография, которую Иван видел год назад, и засушенная роза.
— Вот и вся история, Иван. Не рассказывай ничего Нине. Она все равно не поймет…
Иван кивнул. Он понял все. Это была не блажь, а попытка залечить рану, которую была у нее пятьдесят лет.
*****
Через две недели новый паспорт был готов. Получение его было похоже на торжественный ритуал.
Анна Васильевна надела свое лучшее платье — темно-бордовое, шерстяное, — и скромные жемчужные серьги, подарок Василия на двадцатипятилетие свадьбы.
В паспортном столе она получила заветную книжечку. Она открыла ее, посмотрела на графу ФИО, где теперь значилось Романова Розалия Рудольфовна, и кивнула с удовлетворением.
— Ну вот,— сказала она Ивану. — Теперь я официально родилась заново.
Дома ее ждал сюрприз. Нина, хоть и была все еще в обиде, накрыла стол. Не праздничный, но с ее любимыми сырниками и вишневым вареньем.
— Ну что,— сдержанно сказала она, глядя на мамин новый паспорт. — Поздравляю. Ты добилась своего.
— Спасибо, дочь, — так же сдержанно ответила Анна Васильевна. — Это значит для меня больше, чем ты думаешь.
Они сидели за столом, ели сырники, и Иван понял, что Нине потребуется время, чтобы смириться.
Следующие несколько недель были посвящены смене всех остальных документов: полиса ОМС, СНИЛСа, водительских прав (Анна Васильевна не водила машину лет двадцать, но права у нее были) и заграничного паспорта.
Однако теща стала меняться не только по документам, но и внешне. Она отказалась от своих старомодных халатов и купила себе несколько элегантных блузок и юбок.
Перестала заплетать волосы в тугую корзинку, а стала укладывать их в мягкий пучок.
Она даже записалась на курсы английского языка для начинающих в местном клубе для пенсионеров.
— Розалия Рудольфовна должна быть образованной дамой, — заявила она. — А то как же я в круиз поеду?
Нина смотрела на эти метаморфозы, происходившие с матерю, с некой оторопью.
Ее практичная, экономная мама, которая всегда говорила, что “после пятидесяти красота — это уже роскошь”, теперь тратила деньги на дорогую косметику и парикмахера.
— Мама,ты в своем уме? На что ты жить собралась?
— На свою пенсию, дочь. Я, кажется, заслужила право тратить деньги на свои прихоти.
Нина вздохнула и решила поставить точку на этой теме. В тот вечер за ужином они впервые за несколько месяцев говорили спокойно, без упреков и обид.
Нина рассказывала о работе, Иван — о смешном случае с начальником, а Анна Васильевна — о своих успехах в английском.
Казалось, буря миновала. Но Иван чувствовал, что самое сложное еще впереди. Имя сменить — это полдела. А вот заставить окружающих принять это — задача куда более трудная.
*****
Первой настоящей проверкой на прочность стал визит дальних родственников — двоюродной сестры покойного Василия, тети Шуры, и ее сына с невесткой.
Тетя Шура была женщиной старой закалки, для которой любое отклонение от нормы было смерти подобно.
— Анечка, выходи! К тебе гости пришли! — переступив порог, крикнула женщина.
Из своей комнаты вышла Розалия Рудольфовна. В новой блузке цвета молодого вина и с новой прической.
— Здравствуй, Шура. Здравствуйте, молодые люди. Проходите в гостиную.
— Ань, ты чего это разрядилась? Как на праздник? — тетя Шура замерла с пирогом в руках.
— Я не Аня, Шура. Я Розалия Рудольфовна. Прошу запомнить.
Лицо тети Шуры начало медленно багроветь.
— Чего? Как Розалия? Ты что, с похмелья? Или в баптисты записалась?
— Я сменила имя по собственному желанию. Вот мой паспорт! — она с гордостью протянула новый документ.
Тетя Шура, не веря своим глазам, уставилась на паспорт, потом на Розалию, потом снова на паспорт.
Ее сын, мужчина лет пятидесяти, скучающе переминался с ноги на ногу. Его жена с интересом разглядывала новую блузку женщины.
— Да ты с ума сошла,бабка! — рявкнула наконец тетя Шура. — В семьдесят лет имя менять! Да Василий-то в гробу перевернулся! Стыдно должно быть! Позорище на весь род!
— Мой род начинается и заканчивается мною самой,— холодно ответила Розалия Рудольфовна. — А что до Василия… он всегда хотел, чтобы я была счастлива. И сейчас я счастлива. Если вам это не нравится, дверь там.
Тетя Шура, фыркнув и бормоча что-то про бесовщину и старость не радость, развернулась и ушла, прихватив свой пирог. Ее сын и невестка, извинившись, поплелись за женщиной.
Нина, наблюдавшая за этой сценой из кухни, ожидала, что почувствует стыд. Но вместо этого почувствовала гордость за маму, которая не испугалась и дала отпор.
История с тетей Шурой стала достоянием общественности. По двору, по магазинам, по поликлинике поползли слухи.
Кто-то крутил у виска, кто-то сочувствовал “бедной дочери, которая с такой мамашей мучается”, но были и те, кто, узнав подробности, восхищался смелостью “бабушки Розы”, как ее теперь иногда называли. Как-то раз к ним подошла на улице соседка, которая работала дизайнером.
— Розалия Рудольфовна, я слышала про вашу историю! Это так круто! Настоящий поступок! Мой бойфренд никак не может решиться развестись с женой, а вы в семьдесят лет всю свою жизнь перевернули с ног на голову! Респект!
— Спасибо, милая. Никогда не поздно начать жить с чистого листа. Передай это своему бойфренду, — улыбнулась в ответ женщина.
Жизнь понемногу входила в новую колею. Новое имя постепенно приживалось. В поликлинике ее уже называли Розалия Рудольфовна, в банке операционисты узнавали и улыбались.
Даже Нина смирилась, хотя все еще иногда оговаривалась, называя ее по-прежнему. Однажды вечером Розалия Рудольфовна объявила за ужином:
— Я еду в путешествие!
Иван и Нина переглянулись.
— Куда? — осторожно спросила дочь.
— В Санкт-Петербург. Никогда там не была. Все как-то не складывалось. А теперь сложилось. Я уже купила билеты на Сапсан и забронировала отель на неделю.
Это была новая неожиданность. Но на этот раз Нина не стала возмущаться. Она только спросила:
— Одна?
— Одна, — твердо сказала Розалия Рудольфовна. — Розалия Рудольфовна должна уметь путешествовать одна.
Иван предложил было ее сопроводить, но она категорически отказалась.
— Это мое путешествие. Я должна сделать это сама.
Они проводили ее на вокзал. Она стояла на перроне с новым, ярким чемоданом, в элегантном пальто и шляпке, купленной специально для этой поездки, и выглядела не как пенсионерка, а как состоятельная дама, отправляющаяся на курорт.
— Не волнуйтесь за меня,— сказала она, поцеловав Нину в щеку. — Я все предусмотрела.
Когда поезд тронулся, и они помахали ей, а Нина тихо сказала:
— Знаешь, а я ей почти завидую…
— Почему? — удивился Иван.
— Потому что у нее хватило смелости стать собой, а у большинства из нас этой смелости нет.
Поездка в Питер стала для Розалии Рудольфовны настоящим триумфом. Она присылала им фотографии: на фоне Исаакиевского собора, в Эрмитаже, в Царском Селе.
На всех снимках она была улыбчивой, счастливой и полной жизни. Она звонила по вечерам и взахлеб рассказывала о своих впечатлениях.
Вернулась женщина только через неделю, загорелая (хотя солнца почти не было) и помолодевшая лет на десять, с кучей сувениров.
— Питер — это мой город! — объявила она. — Я почувствовала там себя, как дома. В следующем году поеду в Италию. Надо будет визу делать.
Прошло шесть месяцев
Розалия Рудольфовна Романова прочно вошла в жизнь супругов. Старое имя теперь звучало только из уст самых упрямых старушек у подъезда, да и то довольно редко.
Как-то раз весенним вечером они сидели на балконе, пили чай и смотрели на распускающиеся почки на деревьях.
Розалия Рудольфовна вязала какой-то сложный узор — она увлеклась вязанием, найдя в этом утешение и медитацию.
— Знаете,— сказала она, отрываясь от своих петелек. — Я хочу вас кое о чем попросить.
Иван и Нина насторожились.
— Я хочу, чтобы вы… чтобы вы называли меня бабушкой Розой. Когда у вас будут дети. Если, конечно, будут.
Нина ахнула. Они с Иваном уже несколько лет безуспешно пытались завести ребенка, и эта тема была для них больной.
— Мама… Розалия Рудольфовна… мы…
— Я знаю,— мягко сказала она. — Но я верю, что у вас все получится. И я хочу, чтобы мой внук или внучка знали меня как бабушку Розу. А не как бабушку Аню. Это мое последнее желание, как Розалии Рудольфовны.
— Хорошо, — прошептала Нина. — Будет тебе бабушка Роза.
Розалия Рудольфовна довольно кивнула головой и продолжила вязать ажурный узор.
