Сергей Ильич снял пальто с вешалки, надел и начал застёгивать пуговицы — спокойно, без суеты, как будто никуда не спешил.
— Это моя квартира,— продолжил он, даже не взглянув на невестку.
Аня стояла у стены, сжимая справку из поликлиники. Коридор был узкий и светлый. Обои в цветочек давно выцвели, но всё было аккуратно: обувь по линеечке, шапки — на верхней полке.
— Я не прошу ничего особенного. Просто прописку ребенку, чтобы оформить документы на Макса. Без прописки нас не примут ни в поликлинику, ни в сад.
Сергей Ильич отступил на шаг от зеркала, поправил воротник.
— Прописка — это уже доступ к собственности. А я свою квартиру делить ни с кем не собираюсь. Ни сейчас, ни потом.
В соседней комнате спал Максим, ему всего месяц. Нужно было срочно оформить всё официально — хотя бы для прикрепления к участковому врачу.
Аня смотрела на свёкра. Он говорил спокойно, без злобы. Но в этом спокойствии не было места для диалога.
***
Аня стояла так несколько секунд, не двигаясь. Как будто надеялась, что всё, что только что произошло, просто недоразумение.
Два года назад всё казалось понятным. Даже обнадёживающим.
Она приехала в Петербург поступать в университет — из Архангельска, с рюкзаком, пуховиком и простым планом: учёба, подработка, диплом. Первое жильё — комната у одинокой бабушки на Петроградке, где зимой в комнате было +16, а весной текло с потолка. Аня бралась за всё: репетиторство по математике, помощь с домашкой, няня по выходным. В детском клубе водила малышей на прогулки, читала вслух сказки и обрабатывала коленки зелёнкой.
Глеба она встретила случайно — на курсах английского. Высокий, спокойный, с тихим голосом и неуверенной улыбкой. Всегда с рюкзаком, всегда в кедах. Программист, интроверт, старше её на три года. Сначала болтали на переменах, потом — кофе, прогулки, кино без поцелуев. Всё медленно, как будто в замедленной съёмке. Надёжно.
Когда Аня узнала, что беременна, у неё подкосились ноги. А Глеб просто сказал:
— Поженимся. У меня стабильная работа. У папы большая квартира. Всё решим.
И действительно — решилось. Без драмы. Без отказов.
Сергей Ильич, свёкор, встретил её спокойно. Не обнял, не улыбнулся, но и не нахмурился. Помог перевезти вещи, показал комнату. На кухне — строгость и порядок, как в казарме: салфетки сложены, банки с крупами подписаны, чайник — с расписанием чистки.
— Подъём в семь, завтрак в семь тридцать, — сказал он не приказом, а просто как факт. — В доме должен быть ритм.
Он не был тёплым человеком, но был организованным. За ужином спрашивал об учёбе, слушал внимательно. Никогда не перебивал. Никогда не спорил. Выражал мнение в двух словах — и всё. Жили с ним аккуратно, старались не мешать. Аня уважала его границы — он платил тем же.
Максим родился в январе. Роддом, мороз, кашель в маршрутке. Сергей Ильич впервые за всё время улыбнулся — казалось по-настоящему. Привёз детскую кроватку, собрал её сам. Купил подогреватель для бутылочек, не спрашивая.
Аня тогда подумала: «Вот, семья. Своя, надёжная.»
Но когда спустя месяц она заговорила о документах — прописке для Макса, чтобы оформить полис, прикрепиться к врачу, встать на очередь в сад, — лицо Сергея Ильича изменилось. Словно включился внутренний стоп-кран.
— Один раз впишешь — не выпишешь, — сказал он. — Я это проходил. Квартира одна, сын один. Потом начинаются суды, адвокаты, делёжка. Мне этого не нужно.
Говорил он без раздражения, но твёрдо. Без компромиссов.
Аня пыталась объяснить: «Это формальность. Это не про квартиру. Это просто для ребёнка.» Но он уже ушёл в себя. Решение было принято. Как всё в его жизни — чётко и навсегда.
***
Аня сидела на кухне, держа Макса на руках. Он медленно допивал смесь из бутылочки, уткнувшись лбом ей в грудь. Всё было как обычно — и от этого особенно тягостно.
В этой квартире всё происходило по расписанию. Подъём ровно в семь. Завтрак — строго до восьми. Проветривать квартиру три раза в день. Стирать — только в отведённое время. Ни одного движения без согласования.
Сергей Ильич не был грубым или враждебным. Он просто жил по своим правилам — и ждал того же от остальных.
Сначала Аня старалась подстроиться. Но с ребёнком стало почти невозможно. Макс просыпался ночью, плакал, сбивал весь режим.
Когда Глеб пришёл с работы, Аня убрала бутылочку в раковину и молча вытерла руки о полотенце.
— Нам нужно поговорить, — сказала она, пока он ставил чайник.
Он кивнул, но не обернулся.
— Опять про прописку?
— Да, про неё. Мне всё ещё не получается ни оформить пособие, ни записать Макса к участковому. Мы ходим по частным врачам, а это дорого. Без регистрации нам нигде не рады.
Глеб налил себе чай, помешал ложкой, уставился в чашку.
— Папа не передумает, — сказал тихо. — Он не против Макса, просто… у него с этим строго. Ему важно, чтобы всё оставалось на его условиях. И ты знаешь, он не из тех, кто идёт на уступки.
— А мне, по-твоему, нормально жить без права решать что-то за собственного ребёнка? — её голос дрогнул. — Мы тут как квартиранты. В любой момент можем быть лишними.
— Да брось… Папа нас не выгонит. Он просто такой человек.
Аня подошла к окну. С улицы доносились гул машин и детский смех — кто-то гулял во дворе. Она смотрела, как прохожие спешат по делам, со своими планами, по своим маршрутам.
— Я не могу жить в чьих-то рамках каждый день, — сказала она, не оборачиваясь. — Мне двадцать шесть, у меня ребёнок. Я не хочу больше чувствовать себя как гостья.
— Мы не можем сейчас съехать, — Глеб сел за стол, — ну ты же понимаешь. С деньгами и так напряжённо.
— Знаю. — Она повернулась к нему. — Но и оставаться вот так — тоже невозможно.
Он промолчал. В соседней комнате включился телевизор — как всегда, ровно в восемь. Новости. Вечер в доме шёл по привычному маршруту.
Аня села обратно, и прижала Макса к себе, обвела взглядом кухню: чисто, как в гостинице. Всё на своих местах, как будто их здесь вовсе нет.
В какой-то момент пришло чёткое, почти физическое чувство: это не наш дом. И не станет.
***
Термометр показал 39,2. Макс стонал и сбивался с дыхания от кашля. Аня выжала платок, положила на лоб ребёнку, достала из холодильника единственную оставшуюся дозу жаропонижающего. Прокручивала в голове: по инструкции — не чаще, чем раз в четыре часа. Последний приём — три с половиной назад…
На столе мигал экран телефона. Очередной автоответчик:
— Без прикрепления по месту жительства приём невозможен. Обратитесь в частную клинику.
Она нажала «отбой» и тут же позвонила в частную. Длинные гудки. Голос администратора — вежливый, равнодушный:
— Приём педиатра сегодня возможен только по срочной записи. Стоимость — четыре тысячи.
Глеб стоял у порога в джинсах и футболке, одной рукой держал сумку, другой теребил ремень.
— Папа… — начал он, не поднимая глаз. — Можешь выручить немного? До конца недели. У Макса температура, надо везти к врачу.
Сергей Ильич сидел в кресле с газетой в руках, ноги на подставке, очки сдвинуты к кончику носа. Он даже не повернулся:
— Детей рожают те, кто готов о них заботиться. Я своего сына вырастил. Теперь ваша очередь.
— Но сейчас жар, высокая. Я… мы вернём, просто сейчас…
Старик перелистнул страницу.
— Деньги — это последствия решений. Делать детей — тоже решение. Платите за свои, как взрослые.
Аня всё слышала с кухни. Голос свёкра был ровным, почти усталым. Не грубым. Просто окончательным.
Макс снова закашлялся — резко, с сипом. Мальчик заплакал, уткнулся в её плечо, горячий и вялый.
Она прижала его крепче и повернулась к Глебу, который всё ещё стоял в дверях, будто замер.
— Я поеду, — сказала она тихо. — В частную. Без врача ждать не могу.
Он кивнул, быстро надел куртку.
— Мне на встречу. Позвони, если что. Я позже…
Он замолчал и ушёл. Дверь за ним закрылась негромко, без щелчка. Просто — ушёл.
Аня осталась на кухне, стоя с ребёнком на руках. Часы показывали одиннадцать. В квартире было тепло, даже душно, но по спине пробежал холод. Не от сквозняка — от понимания.
Она больше не могла просить. Не могла зависеть. И больше всего — не могла оставаться в этом доме, где решения принимаются без неё. Где ей снова и снова дают понять: ты здесь не навсегда. Ты — не своя.
В коридоре зазвонил городской телефон. Старомодный, с дисковым набором, который никто давно не брал. Сергей Ильич не шелохнулся.
Аня вытерла глаза, убрала волосы с лица и начала собирать вещи. Документы. Сменную одежду для Макса. Пеленки. Пакет с бутылочкой и смесью. Всё — спокойно, быстро, по порядку. Без истерик.
Она больше не колебалась. Решение не было громким. Оно просто стало очевидным.
***
Утро было серым, промозглым. С улицы тянуло прохладой, и в квартире стояла тишина Макс спал в своей кроватке. После прима врача, он пошел на поправку. Аня, стараясь не шуметь, собирала его вещи.
Маленькие носки, бодики, пелёнки, пара игрушек. Всё легко укладывалось в спортивную сумку, которую ей когда-то подарили на день рождения. К ней же она добавила аптечку, документы, запасную бутылочку и подогреватель.
На кухне что-то глухо стукнуло — посуда. Глеб встал раньше обычного. Через минуту он заглянул в комнату и остановился на пороге.
— Ты куда?
Аня не ответила сразу. Положила в сумку последнюю вещь — тонкий плед, в который обычно заворачивала Макса на улицу.
— Собираю вещи. Сейчас пойду в агентство. Хочу посмотреть варианты. Может, найдётся что-то недорогое. Однушка, комната, неважно. Главное — чтобы своя.
— Слушай, ну подожди. — Он провёл ладонью по лицу. — Сейчас не время всё бросать. Папа этого не поймёт.
Аня посмотрела на него спокойно.
— А ты понимаешь, каково жить в доме, где нельзя принимать ни одного решения без чьего-то одобрения?
Глеб ничего не сказал. Только отвёл взгляд, уставился в пол.
— Я не хочу больше жить в подвешенном состоянии, — сказала она тише. — Я не злюсь. Не устраиваю скандал. Просто дальше — никак. Я устала.
Из прихожей послышался скрип паркета. Сергей Ильич, как обычно, выходил на утреннюю прогулку. Он натягивал куртку, поправлял шарф. Он никак не реагировал — будто разговор его не касался, хотя было ясно, что он слышал всё от начала до конца.
Аня молча застегнула сумку и поставила её у входа.
***
Картонные коробки громоздились посреди комнаты. Аня разматывала скотч, доставая посуду из газетной обёртки. За стеной соседи включили музыку — басы отдавались в тонких панелях.
— Слышишь? — Глеб кивнул в сторону шума, складывая детскую кроватку.
— Слышу, — Аня поставила чашки в шкафчик. — Зато на почтовом ящике наши фамилии. Обе.
Макс лежал на одеяле, разглядывая новый потолок. Здесь было тесно — кухня размером с кладовку, окна выходили на серый двор. Но когда Аня открыла паспортный стол и увидела штамп о прописке сына, почувствовала головокружительную свободу.
— В поликлинике завтра примут без проблем, — сказала она, показывая справку. — Бесплатно.
Глеб молча прикручивал бортик кроватки. Две недели он ходил мрачный, звонил отцу, но тот трубку не брал.
— Знаешь, — он отложил отвёртку, — а здесь тихо. По-настоящему тихо.
Аня поняла, что он имеет в виду. Никто не контролировал их разговоры, не отмерял порции жизни. Макс заулыбался, протягивая ручки к отцу. Глеб взял сына на руки, и впервые за долгое время его лицо стало спокойным.
***
Звонок в дверь раздался ровно в три. Сергей Ильич стоял на пороге с пакетами — яблоки, мандарины, большой плюшевый медведь торчал сверху.
— Можно? — спросил он, и в этом простом слове было больше, чем за все прошлые годы.
Макс, уже уверенно ходивший, выглянул из-за маминой юбки. Аня положила руку ему на плечо — спокойным, уверенным жестом хозяйки дома.
— Проходите, — она отступила в сторону. — Мы как раз чай собирались пить.
Сергей Ильич аккуратно поставил туфли у стены в прихожей. Всё такой же подтянутый, с во енной выправкой. Но что-то неуловимо изменилось — может, чуть опустились плечи, может, взгляд стал мягче.
— Хорошая квартира, — сказал он, оглядывая комнату. — Уютная.
Аня расставляла чашки, и руки больше не дрожали. В этих стенах она была дома. По праву, а не по чьему-то позволению.
