— О, Леночка! Ну надо же! А я смотрю — кто там хозяйничает? Соскучилась по природе, да?
— Вы кто, простите?
— Коля. Сосед ваш по участку. Я тут с вашей свекровью немного общался. Она говорила, что вы, вроде как, уезжаете.
— Уезжаю? А куда это я уезжаю, если я только приехала?
— Ну, вы ж вроде с Серёгой развелись?
— “Вроде” — это не юридический термин, Коля. А документы на участок — у меня. Всё.
Коля замолчал, но не ушёл. Подозрительно долго смотрел на сарай, потом снова заговорил.
— А я думал, может, участок прикупить. Раз уж вы одна, да и работать тут много. Могу помочь поначалу, а там — посмотрим.
— Спасибо. Но помощь от мужчин, которые ходят в тренировках с носками в шлёпках — не тот формат. Выдыхайте, Коля.
Он ушёл с видом обиженного генерала, которого не допустили к стратегической операции по взятию чужой территории.
Вечером приехала свекровь.
На “Ладе Калине”, вся в накрахмаленном, как будто на приём к губернатору. Вышла из машины с выражением: “Сейчас всё вернём взад.”
— Леночка, ну зачем вот эти детские игры? Ну пожила ты тут одна — и хватит. Мы серьёзно. Сергей ипотеку взял. Таня родить собирается. Пойми — у нас тут дела серьёзные.
— Какие дела у вас на моей даче, Алла Викторовна? У вас — пенсионная карта и огурцы. У меня — документы.
— Документы — это бумажки. А семья — это святое.
— А святое, Алла Викторовна, не продаётся. И не обсуждается за моей спиной.
— Я не понимаю, как ты можешь быть такой… такой… эгоисткой!
— А я не понимаю, как вы можете быть такой нахалкой. Вот с этим и расходимся.
Свекровь замерла, как будто её током ударило. Потом сжала губы и уехала.
Пыль стояла долго. Почти оскорблённо.
На третий день приехал Сергей.
Стоял у калитки. Смотрел, как она копается в клумбе. Не решался подойти.
— Можно?
— Ты ж всё равно придёшь. За маму же неудобно, наверное?
Он прошёл, но не сел.
— Лен… Мне плохо без тебя.
Она усмехнулась, не оборачиваясь.
— А мне плохо было с тобой. И особенно — с твоей мамой. Давай, скажи, что ты был не в курсе, что она сюда притащила покупателей.
Он опустил глаза.
— Я был. Но думал, ты согласишься. Мы же семья… были…
— Вот именно. Были. Но теперь ты можешь взять свою семью, ипотеку и идти.
— Я не хочу квартиру. Я хочу тебя.
— Ты меня уже продал. Только не по рынку. Со скидкой.
Он сжал кулаки, глядя на неё.
— Я идиот, да?
— Ты не идиот. Ты — маменькин сынок. А у меня в этом сезоне — своя капуста.
Когда он ушёл, она достала из сумки телефон и записала в заметки:
«В следующий раз — никаких Сергеев. Даже если обещают построить баню. Даже если с бородой.»
Весна пришла рано. Снег ещё лежал в тени, а солнце уже грело так, что в груди у Елены будто что-то оттаяло.
Она стояла у сарая, в резиновых сапогах, с граблями в руках, и впервые за долгое время чувствовала покой. Не счастье — пока рано. Но уже не боль.
Сергей не появлялся почти два месяца. Свекровь исчезла совсем — наверное, строит новые планы с соседкой Тамарой Ивановной, у которой сын юрист.
Вот пусть ей и продают следующую дачу, — подумала Елена с усмешкой.
В апреле ей исполнилось 51.
Она не праздновала. Купила бутылку сухого и хорошую рыбу.
Посидела на веранде, глядя на яблоню, и говорила вслух.
— Спасибо, что осталась, Ленка. Не продалась. Не размазалась. Не сдалась.
Тихо. Ни упрёков, ни фальшивых поздравлений. Ни «А Тане же рожать!»
Только тишина и птичий писк.
А через неделю он всё-таки приехал.
Сергей. Без цветов, но с документами.
Стоял на том же месте, что и прошлой весной. В глаза не смотрел.
— Привет.
— Ну? — Елена поставила грабли, вытирая руки о штаны.
— Я переоформил свою долю в квартире на Татьяну. Всё. Мы теперь с тобой окончательно свободны.
Она усмехнулась, с прищуром.
— Какая забота. Ну наконец-то ты стал щедрым. Или мама разрешила?
Он вздохнул.
— Я не за этим пришёл. Я просто… хотел сказать спасибо. За то, что ты тогда встала. За себя. За всё. Я тогда думал, ты — жёсткая. А теперь понял: ты была единственно вменяемая.
— И что? Уговаривать назад не будешь?
Он посмотрел прямо в глаза. Спокойно. Без привычной суеты.
— Нет. Просто хотел, чтобы ты это знала. И… если вдруг когда-нибудь… захочешь просто поговорить — я рядом.
— Ты забыл, как ты однажды “был рядом”. Когда я ещё варила борщ тебе и твоей маме. И платила за участок. А ты — плыл по течению.
— Я не оправдываюсь. Я просто теперь умею называть вещи своими именами.
Она молчала, сдерживая комок в горле.
— Лен… Ты стала лучше. Сильнее. Это видно. У тебя взгляд стал другой.
Она не ответила сразу. Потом кивнула, коротко.
— Да. Потому что я теперь с собой. А ты — с кем-то там. Всё честно.
Он кивнул, развернулся.
Пошёл к калитке — медленно, но не жалко.
И она вдруг поняла: всё. Всё прошло.
Вот и он ушёл — окончательно. Без шансов. Без надежды. Без желания вернуть.
И это — облегчение. А не трагедия.
Через час она заварила крепкий чай, взяла тетрадь и села на веранде.
Открыла чистый лист и написала:
“Что я поняла за этот год:
— Если кто-то хочет продать твоё — он и тебя продаст.
— Никто не имеет права решать за тебя, даже если вы спали в одной кровати.
— Свекровь не обязана тебя любить, а ты не обязана это терпеть.
— Возраст — это не приговор.
— И если тебе 51 — это значит, что всё самое главное только начинается.”
На следующий день она начала делать проект нового крыльца.
И да.
Заказала табличку на ворота:
“Собственность Елены. Без согласования вход воспрещён. Даже если вы бывший.”
Конец.