Оксана пришла домой позже обычного — поезд из Самары задержали. За два дня она оформила все документы, побывала у нотариуса, получила ключи. Вошла в старую, пахнущую книгами и вареньем квартиру, где когда-то жила баба Шура, и расплакалась. Впервые за долгое время — не от обиды, не от усталости, а от ощущения простора, тишины и того, что кто-то когда-то всё же подумал о ней по-настоящему.
Теперь — обратно в Москву. И сразу — как будто гвоздём в ладонь:
— Где ты шлялась? — Андрей вышел из кухни.
— Я же говорила: в Самару.
— Так ты могла бы предупредить! Мы тут с мамой думали уже, что ты… мало ли.
— Я писала. Утром.
— Да у тебя весь телефон в этих бесконечных «позже напишу». Ты когда собираешься серьёзно относиться к семье?
Семья…
Оксана не ответила. Пошла мыть руки. Чем чаще он говорил «семья», тем сильнее ей хотелось просто выйти и захлопнуть дверь.
— Документы оформила? — услышала за спиной.
— Да.
— На себя?
— На кого же ещё?
Андрей на мгновение замолчал.
— Ты не хочешь поговорить, как взрослые люди?
— А мы разве не взрослые? — она повернулась. — Я взрослый человек, который три года кормит всю эту квартиру. Я взрослый человек, который спит по четыре часа и пашет без выходных.
— Оксана…
— Нет, подожди. Теперь я ещё и должна обсуждать с тобой, как поделить то, что мне оставила единственная родственница, которая хоть раз подумала обо мне?
Он молчал. И впервые за долгое время выглядел неуверенным.
— Это ведь не про деньги, — мягко сказал он. — Это про доверие. Мы же вместе. Разве нет?
Тут в комнату вошла Галина Петровна.
— Я тут подумала, — начала она без всякого вступления. — Трёшка в центре — это же мечта. Продавать — глупо. Но можно сдавать. Мы бы в ипотеку взяли побольше, а ты бы платёж тянула с аренды. Удобно.
— Нет.
— Что — «нет»?
— Я туда переезжаю.
— Как — одна? — голос свекрови стал высоким и пронзительным. — А Андрей? А мы? Ты что, разрываешь семью?
Оксана почувствовала, как её начинает трясти.
— Нет, Галина Петровна. Семья — это когда есть поддержка. Когда ты знаешь, что тебя не сдадут, не продавят, не будут считать твои деньги. Вы трое года живёте на мне. И теперь вы хотите жить на моей бабушке.
— Да как ты смеешь так говорить! — закричала Галина Петровна. — Да если бы не мы, ты бы с ума тут сошла! Кто тебе помогал? Кто Андрея растил?
— Вы растили Андрея. Но я не ваш ребёнок. И я не ваша корова.
Она вдруг сказала это спокойно, даже с лёгкостью.
— Я ухожу.
— Погоди, — тихо сказал Андрей. — Ты что, правда собираешься… одна?
Оксана посмотрела на него — долго и внимательно. Того Андрея, которого она когда-то полюбила, уже не было. Остался тот, кто привык, что женщина рядом — это молчащая функция.
— Да, одна. Пока — одна. Но не в пустоту. У меня есть квартира. И есть я. Этого, поверь, уже достаточно.
Она собрала чемодан за десять минут. Не вещи — воздух. Свободу.
Галина Петровна металась по квартире, причитая и отпуская ядовитые комментарии. Андрей стоял, опершись о дверной косяк, и смотрел, как она застёгивает молнию.
— Ты ведь пожалеешь.
— А ты — вспомнишь.
Она захлопнула за собой дверь. На площадке пахло пылью и варёной картошкой.
Но где-то в груди щёлкнуло: будто открылась форточка, и воздух впервые за долгие годы пошёл внутрь.
В квартире бабушки было странно тихо. Не мертво, как в больнице, и не пусто, как в подъезде ночью, а по-настоящему тихо — так, как бывает только в местах, где давно никто не ругался.
Оксана включила настольную лампу — старая с зелёным абажуром, ещё с советских времён. Свет упал на дубовый стол, на котором баба Шура когда-то писала письма. С краю стояла коробка, перевязанная бечёвкой. На крышке — аккуратный карандашный почерк:
«Оксана. Смотреть только когда будешь дома».
Она села. Развязала узел. Внутри — фотографии, письма, заметки. Вырезки из газет, открытки из 70-х, конверт с сухими цветами. И ещё — ключ от маленькой шкатулки с замочком. Внутри — кольцо. Простое, золотое, с аккуратной гравировкой внутри:
«Ш. + С. 1959»
Оксана прижала кольцо к ладони. Её бабушка, строгая, лаконичная, редко говорившая о личном, всё же что-то оставила ей — не только имущество, но и историю.
На обороте одной из фотографий, где бабушка ещё молодая, в военной форме, стояла рядом с каким-то парнем у Волги, было написано:
«Если будешь когда-нибудь чувствовать себя одинокой — знай: всё уже было. И проходит».
Оксана долго смотрела на снимок. Кто этот мужчина? Почему бабушка его никогда не упоминала? Где дед, которого она якобы «не любила упоминать»?
Вдруг раздался звонок в дверь.
Оксана вздрогнула. Никто не знал, что она уже здесь. Она медленно подошла и посмотрела в глазок.
За дверью стояла девушка — невысокая, светловолосая, с большим рюкзаком и красными глазами.
Оксана приоткрыла дверь.
— Простите, — сказала девушка. — Вы Оксана?
— Да…
— А я — Вера. Я… Внучка Серафима. Он знал вашу бабушку. Очень хорошо знал.
— Подождите… Серафима? Это…
— Он — тот, кого вы ищете. И я думаю, у нас с вами общая история.
Оксана отступила вглубь квартиры и жестом пригласила Веру войти.
На столе лежала фотография. Та самая.
— Я принесла письма, — сказала Вера. — Они всё это время хранились у нас. И перед смертью дед велел мне найти вас.
Оксана почувствовала, как в груди нарастает волнение. Мир, казавшийся прочитанной книгой, вдруг начал перелистывать страницы сам.
Может, бабушка хотела, чтобы она не чувствовала себя одинокой не только в прошлом, но и в будущем?
Может, даже сейчас, когда казалось, что всё оборвалось, история только начиналась?
Финал.