Сижу на кухне, смотрю в окно на наш палисадник. Михаил всегда говорил: «Ирка, цветы – это душа дома». И правда, каждую весну мы вместе сажали георгины, петунии, астры… Теперь октябрь, а я всё ещё не убрала завядшие стебли. Руки не поднимаются.
Три месяца прошло с похорон. Три бесконечных месяца тишины в доме, который раньше звенел от Михаилова смеха. Он умел смеяться так, что соседи через забор улыбались. А теперь… Теперь я боюсь включить телевизор – слишком громко в этой тишине.
Дверной звонок резко врывается в мои размышления. Кто это может быть? Друзья знают – я пока никого не принимаю. Может, почтальон? Иду открывать, поправляя халат. Господи, как я запустила себя…
На пороге стоит Алексей. Брат Михаила. Высокий, подтянутый, в дорогом пальто. Всегда выглядел так, будто мир ему что-то должен. И сейчас его лицо выражает именно это – требовательность.
– Здравствуй, Ирина.
– Алёша… Заходи. – Голос дрожит. Не от радости его видеть, а от внутреннего напряжения. Что-то в его взгляде настораживает.
Он проходит в гостиную, оглядывается. Будто оценивает. Садится в Михаилово кресло, и у меня сжимается сердце. Это кресло… Михаил там читал газеты по вечерам, дремал после работы. Никто не должен в нём сидеть.
– Ирина, нам нужно поговорить о доме.
– О доме? – Не понимаю. – Что именно?
Алексей достаёт из внутреннего кармана какие-то бумаги. Разворачивает их на журнальном столике. Я вижу официальные печати, подписи…
– Дом не оформлен на тебя. Михаил так и не переписал его после нашего отца. По закону он переходит всем наследникам первой очереди. То есть мне тоже.
Мир словно накрывает ватой. Слова доходят как через воду. Не оформлен… наследники… ему тоже…
– Что ты хочешь сказать? – Голос звучит чужим, хриплым.
– Хочу сказать, что у меня есть права на эту недвижимость. Половина дома принадлежит мне.
Смотрю на него и не узнаю. Это тот самый Алексей, который приезжал к нам на дни рождения? Который помогал Михаилу крышу чинить два года назад? Который клялся в вечной дружбе после каждого застолья?
– Алёша, ты что, серьёзно? Это мой дом! Наш с Михаилом дом! Мы здесь двадцать лет прожили, каждый гвоздь забивали!
– Закон есть закон, Ирина. Завещания нет. А дом записан на отца, от него перешёл нам обоим.
Встаю, хожу по комнате. В голове каша. Как такое возможно? Михаил всегда говорил: «Дом наш, Ирка. Твой и мой». Неужели он не знал?
– Алёша, пойми… – Садись рядом с ним, пытаясь достучаться до совести. – Я вдова. Мне пятьдесят семь лет. Куда я пойду?
– Ты не понимаешь. – Его голос становится жёстче. – У меня семья, двое детей. Дочка в институт поступает, сыну квартира нужна. Этот дом – серьёзные деньги.
Деньги… Он видит в нашем доме деньги. В доме, где мы с Михаилом мечтали, где строили планы, где каждый уголок пропитан нашей любовью.
– Но ведь можно договориться как-то… – Голос срывается. Чувствую, что вот-вот заплачу, а этого нельзя. Нельзя показывать слабость.
– Договориться можно. Продаём дом, делим деньги пополам. Тебе хватит на однокомнатную квартиру где-нибудь на окраине.
Однокомнатная квартира на окраине… После этого дома, после этого сада, после двадцати лет счастья – однокомнатная квартира на окраине.
– Нет, – говорю твёрдо. – Нет, Алёша. Я не продам дом.
– Тогда выкупай мою долю. По рыночной стоимости.
– Каким выкупай? На что? Пенсия у меня копейки, Михаил работал до последнего, накоплений особых нет…
Алексей встаёт, аккуратно складывает бумаги.
– Подумай, Ирина. У тебя есть неделя. Либо договариваемся полюбовно, либо через суд.
И уходит. Просто так. Оставляет меня одну с этим ужасом.
Сижу в опустевшей гостиной и понимаю – жизнь снова рушится. Только начала привыкать к одиночеству, только начала учиться жить без Михаила, а тут… А тут оказывается, что даже дом не мой.
Иду к телефону, звоню Ольге. Моей единственной подруге, которая знает всё про мою жизнь.
– Оля, приезжай. Срочно.
Через полчаса она уже здесь. Высокая, седоволосая, с умными глазами за очками. Всегда была практичнее меня, рассудительнее. Может, она что-то посоветует.
– Что случилось, Ирка?
Рассказываю всё. Ольга слушает молча, только брови сдвигает всё сильнее.
– Вот стервец, – наконец говорит. – Неужели совсем совести нет?
– Что делать, Оля? Куда мне идти?
– А завещания точно нет?
– Михаил не любил о смерти говорить. Всё откладывал… Говорил: «Рано ещё, Ирка. Много лет впереди».
Оля задумывается. Потом решительно встаёт.
– Искать нужно. Вдруг есть черновик какой, заметки… Михаил мужик был обстоятельный, мог что-то записать.
И мы начинаем поиски. Перерываем письменный стол – там документы по коммунальным платежам, старые фотографии, открытки… Ничего. Шкаф в спальне – одежда, постельное бельё… Тоже ничего.
– А в гараже смотрела? – спрашивает Ольга.
– В гараже? Зачем ему там завещание?
– Мужики странные. Могут важные документы где угодно хранить.
Идём в гараж. Давно там не была – это была Михаилова территория. Пахнет машинным маслом и пылью. На верстаке инструменты лежат именно так, как он оставил. Будто ждут, когда хозяин вернётся.
Ольга открывает старый металлический ящик. Внутри разные бумаги – инструкции к приборам, гарантийные талоны…
– Ира, смотри! – В её голосе возбуждение.
Протягивает мне листок, исписанный Михаиловым почерком. Узнаю сразу – крупные, неровные буквы. Он всегда стеснялся своего почерка, говорил: «Руки рабочие, не для письма».
Читаю: «Завещание. Я, Михаил Петрович Комаров, завещаю весь мой дом и участок жене Ирине Васильевне Комаровой. Она мне всю жизнь была верной подругой и любящей женой. Пусть живёт в доме до конца своих дней».
Дальше дата – два года назад – и подпись. Неуверенная, но это точно Михаил.
Плачу. Реву как ребёнок. Ольга обнимает, гладит по голове.
– Вот видишь, дурочка. Помнил твой Михаил о тебе. Заботился.
– Но это же черновик… – всхлипываю. – Он не нотариус подписал.
– А мы к юристу сходим. Может, и черновик что-то значит.
На следующий день иду к юристу. Молодая женщина, строгая, в деловом костюме. Читает черновик завещания, качает головой.
– К сожалению, данный документ не имеет юридической силы. Завещание должно быть нотариально заверено либо составлено в присутствии свидетелей.
– А что мне делать?
– Можете попытаться доказать в суде, что покойный муж выражал намерение завещать вам дом. Но это сложно. Нужны свидетели, документальные подтверждения…
– А если брат подаст в суд первым?
– Тогда шансов мало. По закону он действительно имеет права наследника.
Выхожу от юриста подавленная. Неужели всё бесполезно? Неужели Алексей действительно отберёт у меня дом?
Иду домой и вижу возле калитки знакомую машину. Алексей. Опять. Что ему ещё нужно?
Захожу в дом – он сидит на кухне. Развязность в каждом движении.
– Как вошёл? – спрашиваю резко.
– Дверь не заперта была. – Усмехается. – Надо аккуратнее, Ирина. Дом-то дорогой.
Этот намёк… Ненавижу его в этот момент всеми силами души.
– Время подумать было. Решение принимала?
– Алёша, – сажусь напротив, пытаюсь говорить спокойно. – Пойми, это мой дом. Единственное, что у меня осталось от Михаила.
– А у меня дети. Им будущее строить надо.
– Но ты же не бедствуешь! У тебя квартира в центре, дача, машина хорошая…
– Этого мало. – Глаза становятся жёсткими. – Мы договариваемся, или мне идти в суд?
Встаю, подхожу к окну. За стеклом наш сад. Михаилова яблоня, которую он посадил в год нашей свадьбы. Клумба, которую мы разбивали вместе. Беседка, где проводили летние вечера…
– Я не продам дом, – говорю, не оборачиваясь.
– Значит, в суд. – Алексей встаёт. – Жаль. Могли бы по-хорошему.
– А ты знаешь, что Михаил завещание писал?
Алексей замирает.
– Какое завещание?
Поворачиваюсь к нему, смотрю прямо в глаза.
– То, в котором он дом мне завещал.
– Где оно?
– Найдётся.
Алексей нервно засмеялся.
– Если бы было завещание, ты бы его сразу предъявила. Блефуешь.
– Посмотрим.
Он уходит, хлопнув дверью. А я остаюсь одна со своими мыслями и черновиком завещания. Что делать дальше?
Звоню Ольге.
– Оль, а что если мы найдём свидетелей? Людей, которые слышали, как Михаил говорил о завещании?
– А кто мог слышать?
Думаю. Соседи… Коллеги Михаила… Может, кто-то из друзей…
Начинаю обход. Первым иду к Василию Семёновичу, нашему соседу. Пожилой мужчина, пенсионер, с Михаилом часто общался через забор.
– А, Ирина Васильевна! – встречает он меня. – Как дела, как здоровье?
– Василий Семёнович, вы не помните, говорил ли Михаил что-то о завещании?
Старик задумывается.
– Говорил… Как же, говорил. Года два назад было. Стояли мы у забора, он и говорит: «Василий, дом свой жене завещал. Пусть живёт спокойно, никто её не тронет». Я ещё удивился – молодой мужик, какие завещания…
Сердце колотится. Свидетель есть!
– Василий Семёнович, а вы сможете это подтвердить официально? В суде?
– Смогу, конечно. Правда есть правда.
Следующим иду к Петровичу, с которым Михаил работал. Тот тоже помнит разговор о завещании. И к Марии Ивановне из соседнего дома – она тоже слышала.
Появляется надежда. Может быть, получится доказать, что Михаил действительно хотел оставить мне дом.
Но через неделю приходит повестка в суд. Алексей не шутил.
Читаю официальные формулировки и ничего не понимаю. «Исковое заявление о признании права собственности…» «Наследование по закону…» «Выдел доли…»
Звоню юристу, договариваемся о встрече.
– Ваше положение сложное, – говорит она честно. – Формально брат мужа прав. Но у нас есть черновик завещания и свидетели. Можно попробовать.
– А шансы какие?
– Пятьдесят на пятьдесят. Зависит от судьи.
Пятьдесят на пятьдесят… Ставлю на карту всю свою жизнь, а шансы – как подбросить монетку.
Но другого выхода нет.
Дни до суда тянутся мучительно долго. Не сплю, не ем толком. Всё время думаю – а что, если проиграю? Куда пойду? На что буду жить?
Ольга пытается подбодрить:
– Ирка, не накручивай себя. Правда на твоей стороне.
– А если правда судью не убедит?
– Убедит. Обязательно убедит.
Хочется в это верить. Но страх грызёт изнутри, не даёт покоя.
За день до суда приезжает Алексей. На этот раз не один – с какой-то женщиной в деловом костюме. Адвокат, видимо.
– Ирина, – говорит он примирительно. – Давай в последний раз попробуем договориться. Предлагаю тебе треть от продажи дома. Этого хватит на небольшую квартиру.
Треть… От своего дома треть.
– Нет, – отвечаю коротко.
– Тогда завтра увидимся в суде. – Алексей разворачивается и уходит.
А я вдруг понимаю – надоело бояться. Надоело дрожать и сомневаться. Что будет, то будет. Но без боя я не сдамся.
Утром суда встаю рано, надеваю строгое платье – то самое, в котором на торжественные мероприятия ходила. Смотрю в зеркало – седые волосы аккуратно причёсаны, лицо бледное, но решительное.
– Михаил, – шепчу, словно он может слышать. – Помоги мне.
В зале суда много людей. Алексей со своим адвокатом сидят с одной стороны, я со своим юристом – с другой. Судья – строгая женщина средних лет – изучает документы.
Процесс идёт как в тумане. Говорят юристы, зачитываются бумаги, приводятся статьи закона… А я сижу и думаю о нашем доме. О том, как мы его обустраивали, как радовались каждой мелочи…
Вызывают свидетелей. Василий Семёнович рассказывает о разговоре с Михаилом. Петрович подтверждает. Мария Ивановна тоже говорит правду.
Адвокат Алексея возражает:
– Ваша честь, разговоры разговорами, но завещания нет. А черновик не имеет юридической силы.
И тут встаю я. Не знаю, откуда берётся смелость, но встаю и прошу слова.
– Ваша честь, – говорю, и голос звучит твёрже, чем думала. – Этот дом – не просто недвижимость. Это моя жизнь. Двадцать лет я в нём жила, любила, мечтала. Каждый кирпич, каждое дерево в саду посажено нашими руками. Муж мой хотел, чтобы я там осталась. Он заботился обо мне всю жизнь и хотел защитить меня после своей смерти.
Замолкаю, понимая, что сказала всё, что хотела.
Судья объявляет перерыв для принятия решения.
Ждём в коридоре. Алексей курит возле окна, я сижу на скамейке. Юрист что-то шепчет, но я не слушаю. Просто жду.
Наконец нас приглашают обратно.
Судья встаёт, начинает читать решение. Много формальных фраз, но я ловлю главное: «Иск удовлетворить частично…» «Признать право собственности истца на половину домовладения…» «Обязать ответчицу…»
Что это значит? Выиграли или проиграли?
Юрист наклоняется ко мне:
– Смешанное решение. Алексей получит свою долю, но дом продавать не обязательно. Вы можете выкупить его долю или он ваш.
Выкупить… На какие деньги выкупить?
После суда Алексей подходит ко мне:
– Ну что, Ирина? Всё равно дом делить придётся.
– Подожди, – говорю решительно. – У меня есть предложение.
Он удивлённо поднимает брови.
– Слушаю.
– Ты получаешь свою долю не деньгами, а другой недвижимостью. У тебя же есть дача.
– Дача мне нужна.
– Тогда пусть твоя доля будет в доме, но я остаюсь в нём жить. А после моей смерти он переходит твоим детям.
Алексей задумывается. Предложение его интригует.
– А если ты ещё тридцать лет проживёшь?
– Тогда проживу. Но в своём доме.
Он советуется с адвокатом, потом возвращается:
– Согласен. Оформим документально.
Неожиданно. Но я соглашаюсь.
Через месяц все бумаги готовы. Дом остаётся в долевой собственности, но я имею право жить в нём пожизненно.
Это не полная победа. Но это не поражение.
Вечером сижу в гостиной, смотрю на Михаилово кресло. Теперь знаю – дом наш. Может, не совсем так, как хотелось, но наш.
Достаю из комода его фотографию. Ставлю на столик рядом с креслом.
– Ну что, Миша, – говорю вслух. – Отстояла я наш дом. Не полностью, но отстояла.
И впервые за много месяцев плачу не от боли, а от облегчения. Долгие, очищающие слёзы.
А потом встаю, иду на кухню, ставлю чайник. Завтра начну наводить порядок в доме. Пора снова жить.
Выгляжу в окно – в палисаднике увядшие цветы. Весной посажу новые. Обязательно посажу. Георгины, петунии, астры… Как мы с Михаилом всегда сажали.
Дом наш. И это главное.
