— А что, если она опять что-то украдёт? — голос Кати дрожал, но злость в нём звенела, как натянутая струна.
— Не выдумывай, — устало бросил Артём, застёгивая куртку. — Мама не вор.
Катя скрестила руки на груди, вцепилась пальцами в рукава. Октябрь за окном серел, дождь мелко стучал по подоконнику. Воздух был тяжёлый, пах чем-то мокрым и раздражением.
— Артём, — выдохнула она, — в прошлый раз пропала моя цепочка. Золотая. Та, что бабушка подарила. И странное совпадение, конечно, что твоей маме «внезапно» понадобились деньги на ремонт её протекающей крыши.
— Да ты с ума сошла, — он резко повернулся. — Обвинила женщину, которая тебя принимала, когда ты с пузом по больницам бегала!
— Не принимала, а контролировала, — Катя усмехнулась. — Помнишь, как она детскую кроватку передвинула? Сказала, что «ребёнок должен спать лицом к востоку». Восток, Артём! А я потом два дня спину выправляла, потому что кровать стояла вплотную к батарее.
— Всё тебе не так, — пробурчал он, натягивая ботинки. — Человек заботится, а ты её ненавидишь.
Катя уставилась на мужа. Вот он стоит — высокий, плечистый, немного поседевший на висках, и всё ещё думает, что справедливость измеряется громкостью голоса его матери.
— Я её не ненавижу, — произнесла она тихо. — Просто не хочу, чтобы она опять здесь жила.
Артём застыл, как будто получил пощёчину.
— Катя, она моя мать. — Голос стал глухим. — После смерти отца она одна. Ей тяжело.
— Пусть продаёт свой дом, — бросила Катя. — Или живёт у сестры.
— Дом старый, кому он нужен? — раздражённо отмахнулся Артём. — А Лена в Краснодаре, у неё ипотека и трое детей, ты ж знаешь.
Катя знала. И знала ещё одно — Валентина Николаевна не собиралась «временно пожить». В прошлый раз «временно» растянулось на полтора года, пока Катя не нашла повод выставить её под предлогом ремонта. Тогда всё закончилось тихо. Сейчас — чувствовалось нутром — тихо не будет.
Артём поправил воротник, глянул на жену почти с жалостью.
— Я поеду встречать её с вокзала. Она приедет к вечеру.
— Без моего согласия? — уточнила Катя.
Он замер.
— Катя, это наш дом.
— Мой, — отрезала она. — Купленный на мои деньги, оформленный на меня.
Повисла пауза. Артём чуть заметно поморщился, будто его укололи чем-то острым.
— Ну вот, пошло. — Он тяжело вздохнул. — Опять «мои деньги», «моя квартира». Когда тебе удобно, мы семья, а как вопрос матери — сразу «я сама».
— Потому что ты не понимаешь, что такое границы. — Катя осеклась, вспомнив, что говорить так с ним бесполезно. — Ты просто не видишь, как она меня давит.
Артём сжал губы, накинул куртку.
— Разберёмся.
Дверь хлопнула. В прихожей стало тихо. Только капли по подоконнику и тикали часы.
Катя прошла в комнату сына. Там пахло молоком, мягкими игрушками и свежим бельём. На кроватке дремал Егор, трёхлетний, с растрёпанными кудрями. Катя села рядом, посмотрела на него и ощутила, как внутри всё сжимается.
— Егорушка, — шепнула она, — если бы ты знал, какая буря сюда едет…
К вечеру действительно поднялся ветер, и вместе с ним — Валентина Николаевна. Вошла, как хозяйка: в пальто из искусственного меха, с двумя сумками, одна из которых весила явно больше, чем следовало.
— Ну здравствуйте, — проговорила она, окидывая взглядом прихожую. — Опять всё переставили. Я ж говорила — обувница должна стоять справа, а не напротив двери. Потоки энергии нарушаются.
Катя почувствовала, как внутри поднимается волна злости, но сдержалась.
— Здравствуйте, Валентина Николаевна. Проходите.
— Ага, ага, — отмахнулась та, будто входила не в чужой дом, а в собственный. — Артём, помоги чемоданы поставить в комнату. Я в той же, где и раньше?
— Да, — подтвердил он. — Гостевая готова.
— Ну и славно, — улыбнулась Валентина. — А то я уже думала, что мне под кухонным столом койку расстелят.
Катя тихо вздохнула и ушла на кухню. Там, у плиты, было безопаснее. Пока она резала овощи, слышала, как свекровь осматривает полки, как комментирует всё подряд — от занавесок до запаха моющего средства.
— Ты чего такая злая-то сразу? — Артём зашёл на кухню, облокотился о дверной косяк.
— Я не злая, — холодно ответила Катя. — Просто устала.
— Мама волнуется, — мягче сказал он. — Она ведь хочет помочь.
Катя фыркнула.
— Помочь? В прошлый раз её «помощь» закончилась тем, что она продала моё кольцо на лом.
Артём поморщился.
— Ты опять про это… Может, ты его просто потеряла?
Катя повернулась к нему.
— Артём, я помню, где оно лежало. В шкатулке, в спальне. А потом мама твоя как-то странно зашла туда, «искала полотенце». Через день кольца не стало. И потом она пошла «в аптеку», но принесла домой новые серьги. Совпадение?
Он молчал. Глаза бегали, будто искали спасительный аргумент.
— Ладно, — наконец сказал он. — Давай не будем. Мама устала, я тоже.
Вечером за ужином Валентина Николаевна ожила окончательно. Ела медленно, но комментировала каждую ложку супа.
— Катюш, соли маловато. И лук не дожарился, — сказала она, покачивая головой. — Ты, наверное, всё ещё на своих диетах.
— Мне нравится так, — спокойно ответила Катя.
— Ага, а Артём потом ночью холодильник обчищает, — хмыкнула Валентина. — Не накормишь мужика — чужая накормит.
Катя замерла. Артём кашлянул, не поднимая глаз.
— Не начинай, мама, — пробурчал он.
— Да я что, я ничего, — невинно подняла руки Валентина. — Просто говорю, как есть.
После ужина она устроилась в гостевой. Артём ушёл в душ, Егор уже спал, и Катя наконец выдохнула. Решила вынести мусор — хоть на пару минут побыть на воздухе. Вышла на лестничную площадку, откуда тянуло холодом и сыростью.
Вернувшись, услышала звон — тихий, короткий, будто что-то металлическое упало на пол. Приоткрыла дверь в гостевую.
Валентина стояла возле комода, в руках у неё была Катины шкатулка.
— Что вы делаете? — голос Кати прозвучал так резко, что Валентина вздрогнула и чуть не выронила шкатулку.
— Господи, напугала! — всплеснула руками. — Я искала заколку. У меня волосы все в лицо лезут, думала, ты где-то оставляла.
— В моей шкатулке? — уточнила Катя, шагнув ближе.
— Ну извини, — раздражённо буркнула та. — Ты ж не подписала, что это твоё. Я ж не знала.
Катя забрала шкатулку, посмотрела внутрь — на месте ли всё. На месте. Пока.
— Пожалуйста, не трогайте мои вещи, — произнесла она ровно.
— Какая ты нервная стала, Катюш, — хмыкнула Валентина. — Нельзя же так жить, у тебя давление подскочит.
Катя молча вышла и захлопнула дверь.
Следующие две недели дом превратился в минное поле.
Катя просыпалась с ощущением, будто живёт в чужой квартире — шаг влево, шаг вправо, и обязательно кто-то недоволен.
На кухне теперь царствовала Валентина Николаевна: переставила полки, выбросила Катины специи (“от этих трав только желудок болит”), поставила собственный старый чайник и объявила:
— Тут всё будет по-человечески.
Катя сжимала зубы. “По-человечески” у Валентины значило “по-моему”.
Артём всё чаще задерживался на работе, будто специально избегал напряжения дома. Возвращался поздно, ел молча, уходил спать к Егору в комнату “чтобы не мешать”. И Катя уже не понимала — кто кому мешает.
Однажды вечером, когда Артём ещё не вернулся, Валентина уселась напротив Кати за кухонный стол с видом судьи.
— Катюш, — начала она тем самым сладковатым голосом, от которого у Кати мгновенно поднималось давление, — я тут подумала… тебе бы поумерить свой гонор. Артём всё-таки мужчина, а ты… ну, ты иногда перегибаешь.
— Чем именно я перегибаю? — спросила Катя, не поднимая взгляда от кружки.
— Да хотя бы тем, как ты разговариваешь. — Валентина откинулась на спинку стула. — Всё время тоном начальницы. Мужика надо хвалить, а не пинать. Ты что, забыла, что он ради тебя ипотеку досрочно выплатил?
Катя подняла глаза.
— Ради семьи, — спокойно сказала она. — И давай не будем притворяться, что эти деньги не из наследства твоего отца.
— А я думала, ты поумнее, — усмехнулась Валентина. — Да, папа оставил, и что? Всё равно Артём с ним жил, ухаживал, а ты где была?
— На работе, чтобы платить по кредиту, — напомнила Катя. — На “Моснедвижимость”, между прочим, тогда я только устроилась.
— Ну-ну, — махнула рукой Валентина. — Женщина должна быть дома. А то ты всё по офисам, по бумагам, как мужик.
Катя сжала ладони, но промолчала. Бесполезно.
Единственное, что её спасало — мысль, что Валентина здесь ненадолго.
Но однажды утром, собираясь на работу, она заметила: в ящике под бельём исчезли документы — договор на квартиру и завещание бабушки. Катя замерла. Сердце ухнуло в пятки.
Она перерыла всё: шкаф, тумбочку, сумки, даже мусорное ведро — пусто.
Когда Артём вернулся вечером, Катя сразу пошла в лоб:
— У нас пропали документы.
Он удивлённо моргнул:
— Какие?
— На квартиру и завещание. Они были в моём ящике.
— Может, убрала куда-то и забыла? — как-то неуверенно произнёс он.
— Нет. Я точно помню, где лежали.
С кухни донёсся голос Валентины:
— А зачем вообще такие бумаги хранить под бельём? Неудивительно, что потеряла.
Катя замерла.
— Вы брали?
— Я? — свекровь даже рассмеялась. — С ума сошла, что ли? Зачем мне твои бумажки?
Артём поднял руки, словно миротворец:
— Девочки, спокойно. Катя, давай не будем никого обвинять. Найдутся твои бумаги.
Но не находились. Ни на следующий день, ни через неделю.
Ночью Катя не спала. В голове крутилось: “Что, если она их спрятала? Или хуже — отдала кому-то?”
Она встала, вышла на кухню. Лунный свет пробивался через шторы. На столе — шкатулка Валентины, раскрытая.
Внутри блестело золото.
Катино.
Серьги с рубином, кольцо с сапфиром, цепочка — всё, что пропало за последние годы. Катя стояла, глядя, как луна отражается в золоте, и чувствовала, как что-то горячее и жгучее поднимается изнутри.
— Что ты делаешь?! — раздался за спиной визгливый голос.
Катя обернулась. Валентина стояла в дверях в халате, глаза — злые, настороженные.
— Это мои вещи, — ровно сказала Катя.
— Врёшь! — закричала та. — Это ещё моей мамы украшения!
— Вашей мамы не могло быть цепочки с гравировкой “К.Е.” — Катя показала украшение. — Я её на заказ делала.
Валентина пошла на неё.
— Отдай!
— Это кража, — произнесла Катя. — Я вызову полицию.
— Посмотрим, кому поверят! — заорала свекровь. — Мне — пожилой женщине, или тебе, злобной стерве, которая сына моего против меня настраивает!
Дверь спальни распахнулась, появился Артём. Сонный, злой.
— Что происходит?!
— Она украла мои вещи! — одновременно выкрикнули обе.
Артём замер, переводя взгляд с одной на другую.
— Вы что, совсем?! Ночь на дворе!
— Спроси у своей матери, — Катя сунула ему под нос шкатулку. — Вот! Моё золото!
— Это клевета! — взвизгнула Валентина. — Она всё придумала!
Артём опустил взгляд в шкатулку, потом посмотрел на Катю — растерянно, будто не знал, кому верить.
— Может, не будем устраивать цирк? — пробормотал он. — Мама, ложись, потом разберёмся.
Катя почувствовала, как внутри всё рушится.
— Потом? — переспросила она. — После того как она продаст моё кольцо где-нибудь в ломбарде?
Валентина вскрикнула:
— Ах ты хамка! Да я тебя из этого дома выгоню!
Катя рассмеялась. Тихо, горько.
— Попробуйте. Квартира — моя. Документы у вас, верно? Вот и объяснимся в полиции.
— Катя! — Артём шагнул к ней. — Не смей!
— А ты не смей покрывать воровство, — бросила она.
Тишина. Только тиканье часов и дыхание троих людей, которые вдруг перестали быть семьёй.
Утром Катя всё-таки поехала в полицию. Написала заявление. Не ради украшений — ради принципа.
Но когда вечером вернулась домой, в квартире было пусто.
Ни Артёма, ни Валентины.
На столе — записка:
“Мы уехали к Лене. Не ищи. Надо время, чтобы всё обдумать.
Артём.”
Катя села прямо на пол. Смотрела на бумажку и понимала — всё. Это конец.
В течение недели она жила на автопилоте. Работала, ухаживала за Егором, вечером сидела на кухне с чаем и молчала.
Однажды позвонила Валентина — голос у неё был холодный, как лёд:
— Отзывай заявление, если не хочешь позора на всю округу. Артём уже подал на развод.
Катя долго молчала, потом сказала:
— Пусть подаёт.
— И не надейся, что квартира останется тебе! — выкрикнула свекровь и бросила трубку.
Катя усмехнулась. Квартира уже давно была переписана на неё — и бабушкино завещание это подтверждало.
Только вот оригиналы документов всё ещё отсутствовали.
Через месяц пришёл звонок из ломбарда.
Мужчина вежливо сообщил, что пытается уточнить происхождение золотой цепочки с гравировкой “К.Е.”
Катя поблагодарила, поехала туда и оформила протокол. Цепочку вернули — доказали по фото, что она её.
А через неделю ей позвонил следователь:
— Валентину Николаевну нашли. Пыталась продать остальные украшения в соседнем районе.
Катя молча поблагодарила, отключила звонок и закрыла глаза.
Прошло три месяца.
Снег ложился на подоконники, город готовился к Новому году.
Катя сидела у ёлки с Егором, завязывала ленты на подарках.
— Мама, а папа придёт? — спросил мальчик.
Катя чуть улыбнулась.
— Нет, солнышко. Папа теперь живёт в другом доме.
— А бабушка?
— Бабушка… — Катя задумалась. — Бабушка любит нас по-своему, но иногда любовь бывает неправильной.
Егор зевнул и прижался к ней.
Катя посмотрела на огоньки гирлянды, на отражение в окне.
Теперь в квартире было тихо. Ни чужих запахов, ни обвинений, ни визгов. Только она и сын.
В комоде лежали возвращённые украшения — аккуратно, по местам. Но больше Катя не носила их.
Пусть лежат. Как напоминание, что даже родня может оказаться хищником, если в доме пахнет золотом и страхом.
Она наложила себе в бокал вина, подняла его, будто за тост, и шепнула:
— За спокойствие. Дороже любого наследства.
И впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.
Конец.