Всё началось с бабушкиного наследства. Не сказочного состояния, но суммы, которая позволила бы мне, Алисе, наконец перевести дух. Три года назад я получила эти деньги, и первой моей мыслью была не поездка на море или новая машина, а семья. А точнее — дядя Валера, его жена тетя Люда и их вечно недовольный сын Стас.
Они всю жизнь прожили в старой, разваливающейся хрущевке, постоянно жалуясь на тесноту, текущую крышу и злых соседей. Их жалобы стали фоном моего взросления. И вот, получив возможность помочь, я решила это сделать. По-крупному.
Мы встретились в их квартире, пахнущей старым ремонтом и обидами. Я сидела за кухонным столом, по которому ползла трещина, и старалась говорить как можно спокойнее.
— Я хочу вам помочь, — начала я, глядя на их уставшие лица. — У меня есть возможность. Я могу… я хочу подарить вам квартиру. В новой многоэтажке, в том самом ЖК «Парус».
Наступила тишина. Тетя Люда перестала перебирать крошки на столе. Дядя Валера уставился на меня, будто я только что спустилась с небес. Даже Стас, не отрывавшийся от телефона, поднял на меня глаза.
— Квартиру? — просипела тетя Люда. — Подарить? Целую квартиру?
— Да, — кивнула я, чувствуя, как по телу разливается приятная теплота. Я ждала слез, объятий, может быть, даже радостных возгласов.
Но их не последовало.
Дядя Валера первым пришел в себя. Он откашлялся, выпрямил спину, и его взгляд стал оценивающим, почти деловым.
— В «Парусе»? Это дорогой район. Хорошая инвестиция. Ну что ж, Алиса, наконец-то ты проявила благоразумие. О родне подумала. А то деньги водятся, а мы тут в этой трущобе живем.
Тепло внутри меня мгновенно угасло, сменившись легким уколом обиды. «Проявила благоразумие». Словно я была неблагоразумной раньше. Словно это была не моя добрая воля, а долг, который я наконец-то решила вернуть.
— Там нужно будет кое-какие бумаги подписать, — добавила я, стараясь, чтобы в голосе не дрогнула ни одна нота. — Договор. Оформление.
— Конечно, конечно, подпишем, — махнул рукой дядя Валера, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Главное, что ключи от квартиры дадут. А бумаги… это так, формальность.
Я не стала спорить. Не стала объяснять, что эта «формальность» — договор безвозмездного пользования, который я продумала с юристом, — была моей единственной страховкой. Страховкой от… я сама тогда не знала, от чего. Просто внутренний голос подсказывал, что нужно подстраховаться. Теперь этот голос казался пророческим.
Через месяц они уже заселились в светлую трехкомнатную квартиру с ремонтом от застройщика. Я приехала их поздравить с новосельем, привезла корзину с продуктами и небольшой домовой деревянный символ на счастье.
Тетя Люда взяла символ, осмотрела его с легкой усмешкой и поставила на полку.
— Спасибо, — сказала она сухо. — Место, конечно, неплохое, но балкон маловат. И кладовки нет. А соседи, погляжу, какие-то странные.
Я стояла на пороге их новой, пахнущей краской и свежестью жизни, и чувствовала себя чужой. Никто не предложил зайти, не показал, как они обустроили комнаты. Мой «подарок» был принят как нечто само собой разумеющееся. Как дань.
— Ну, я пойду, — сказала я, чувствуя неловкость.
— Да, иди, иди, — не удерживал дядя Валера, уже поворачиваясь к большому телевизору, который они, видимо, купили в кредит. — У нас тут дел много. Осваиваемся.
Стас, проходя мимо, бросил, не глядя на меня:
— Да, спасибо за квартиру.
Дверь закрылась за мной с тихим щелчком. Я шла по чистому, пустому подъезду, слушая эхо своих шагов. Вместо радости и облегчения на душе лежал тяжелый, холодный камень. Я сделала, казалось бы, самый щедрый поступок в своей жизни, а на выходе получила лишь скупое, дежурное «спасибо» и ощущение, что меня использовали.
Я еще не знала, что это была только первая, самая маленькая трещина. Трещина, которая очень скоро превратится в пропасть, разделившую нас навсегда.
Прошел почти год. Я сознательно отдалилась от дяди Валеры и его семьи. Та холодная, неблагодарная встреча в новом доме оставила в душе глубокую занозу. Жизнь, однако, шла своим чередом. Я погрузилась в работу, стараясь не думать о родне, которая так легко приняла мою жертву как должное.
Все изменилось в один обычный вторник. Мне нужно было встретиться с потенциальным бизнес-партнером как раз в том районе, где стоял ЖК «Парус». Решила заодно зайти в управляющую компанию, чтобы уточнить один вопрос по коммунальным платежам для моего бухгалтера.
Войдя в светлое помещение офиса УК, я сразу заметила знакомую фигуру у стойки администратора. Это был Николай Петрович, мой сосед с первого этажа, пенсионер, бывший военный, с которым мы несколько раз коротали время в ожидании лифта. Он когда-то продал мне свой первый гараж, и мы поддерживали добрые, соседские отношения. Именно он, зная мою непростую историю с наследством и покупкой дома, несколько месяцев назад тихо сообщил мне, как мой дядя хвастается в лифте новой квартирой.
— Алиса Сергеевна! Какими судьбами? — оживился Николай Петрович, заканчивая разговор с девушкой-администратором.
— Да вот, по рабочим делам неподалеку, — улыбнулась я. — Решила зайти, узнать насчет квитанций.
Мы отошли в сторону, к высокому окну, за которым виднелся аккуратный двор.
— Как ваши новые жильцы? — поинтересовался Николай Петрович, кивая в сторону подъезда, где жил дядя Валера. — Шумные очень. По ночам топот, музыка. Я вчера вашемy дяде замечание сделал, вежливо так.
У меня похолодело внутри. Я никогда не говорила Николаю Петровичу, что дядя Валера мне родственник.
— Мой… дядя? — переспросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Николай Петрович смущенно покашлял, поняв, что проболтался.
— Ну да… Извините, если что не так. Просто он сам, Валерий Петрович, всем рассказывает. В лифте, возле почтовых ящиков. Знакомится, так сказать. Очень он гордится, что племянница ему такую роскошь подарила.
Я молчала, чувствуя, как по щекам разливается краска стыда и гнева.
— Он много чего рассказывает, — тихо, почти шепотом, добавил Николай Петрович, оглядываясь. — Вчера, например, пока мы ждали лифт, он очень громко рассуждал со своим сыном. Говорил… — Старик замялся, явно не желая меня расстраивать.
— Говорите, Николай Петрович, — попросила я, и мой голос прозвучал неожиданно твердо. — Мне нужно знать.
Он вздохнул, понизив голос до едва слышного.
— Говорил он своему Стасу вот что: «Не переживай, сынок, мы тут с юристом всё уточнили. Племяншка наша не очень умная, бумажки какие-то подписала, не глядя. Теперь эта квартира по факту наша. А ее мы отсюда выставим. Найдем способ. Она одна, а нас трое. Суд всегда на стороне семьи».
В ушах зазвенело. Я почувствовала, как пол уходит из-под ног. Слова жгли сознание, как раскаленное железо. «Не очень умная». «Выставим». «Суд всегда на стороне семьи».
— Спасибо вам, Николай Петрович, — выдавила я, не помня себя. — Большое спасибо.
— Да вы не волнуйтесь, Алиса Сергеевна, — засуетился старик. — Может, он просто пьяный был, болтал зря…
Но я уже не слушала. Я вышла на улицу, и яркое солнце ударило мне в глаза. Воздух казался густым и тяжелым. Я шла по аккуратно выложенной плитке мимо детской площадки, мимо клумб с первыми цветами, и не видела ничего.
Воспоминания накатывали волной. Их скупые, жадные лица при «дарении». Их холодность при новоселье. И теперь это — тихое, подлое предательство, обсуждаемое в лифте, как что-то само собой разумеющееся.
Гнев был таким острым, что хотелось кричать. Но вместе с гневом пришло и странное, леденящее спокойствие. Щелчок. Внутри что-то переключилось.
Они не знали, с кем связываются. Они думали, что имеют дело с той же доверчивой и одинокой «Алиской», которую можно безнаказанно использовать и выбросить за ненадобностью.
Они ошибались.
Они просили войны, даже не подозревая, что я давно уже была на своей территории. И что все их козыри были всего лишь пылью против настоящей силы.
Я села в машину, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Первая дрожь прошла, сменившись холодной, выверенной решимостью. Хорошо. Вы хотите играть по-крупному? Мы поиграем. Но правила буду устанавливать уже я.
Прошло несколько недель после разговора с Николаем Петровичем. Я жила в странном состоянии тихого ожидания, словно зная, что надвигается гроза. Я не звонила родне, не писала. Я дала им время сделать следующий шаг. И они его сделали.
Звонок раздался вечером в субботу. На экране телефона горело имя «Тетя Люда». Я посмотрела на него несколько секунд, собираясь с духом, прежде чем взять трубку.
— Алочка, родная! — ее голос прозвучал неестественно сладко и приторно. — Мы так давно не виделись! Соскучились очень. Приходи к нам в понедельник на ужин. Хотим тебя отблагодарить, ну ты понимаешь, за все. Я пирог испеку, твой любимый, с вишней.
«Отблагодарить». Словно прожженный камень, упавший в воду. Я поняла — это начало.
— Хорошо, тетя Люда, — ответила я ровным, спокойным голосом. — Приду.
— В семь часов! Ждем! — она бросила трубку, не прощаясь.
В понедельник я надела простой темный костюм, собранный и строгий. Я не хотела выглядеть как гостья. Я шла, чувствуя себя скорее разведчиком, вступающим на вражескую территорию.
Дверь в их квартиру открыл Стас. Он кивнул мне, не улыбаясь, и крикнул вглубь квартиры:
— Пришла.
Воздух в гостиной был густым и тяжелым. Пахло жареным мясом и пирогом, но под этой благополучной оболочкой витало нечто другое — напряжение, которое почти можно было пощупать руками.
Тетя Люда вышла из кухни в новом, явно дорогом, домашнем халате.
— Аленька, заходи, раздевайся! — засуетилась она, но в ее глазах не было тепла, только деловитая озабоченность.
Дядя Валера сидел за накрытым столом и поднимался мне навстречу нехотя, с видом хозяина, принимающего просителя.
— Ну, здравствуй, племянница. Садись, не стесняйся.
Мы сели. Начался тот самый невыносимый ритуал — еда, которую невозможно было проглотить, разговоры о погоде и соседях, которые резали слух своей фальшью. Я молча копила силы, ожидая главного.
И оно пришло, когда тетя Люда разлила по чашкам чай, а дядя Валера откашлялся, привлекая всеобщее внимание.
— Так, Алиса, — начал он, отодвигая от себя тарелку. — Раз уж ты здесь, нужно обсудить один важный вопрос. Мы тут с Людой и Стасом решили, что пора бы нашему сыну жизнь налаживать. Он же взрослый человек.
Я медленно поставила чашку на блюдце. Звук получился на удивление громким в тишине комнаты.
— И что это значит? — спросила я.
— Это значит, что он хочет жениться, — вступила тетя Люда, подсаживаясь ближе. — На Танечке, хорошей такой девочке. И у нее от первого брака ребенок, мальчик. Ему жить негде, снимают комнату. Мы хотим их всех сюда, к нам, прописать.
Я посмотрела на Стаса. Он ухмыльнулся, поймав мой взгляд.
— Я против, — сказала я тихо, но очень четко.
Наступила мертвая тишина. Дядя Валера изменился в лице, его щеки налились кровью.
— Ты чего это против? — его голос зазвенел. — Это наша квартира! Мы тут живем! Мы имеем право решать, кого прописывать!
— Валера, успокойся, — с фальшивой тревогой в голосе сказала тетя Люда, положив ему руку на плечо, но ее глаза блестели от возбуждения. — Алиса, родная, мы же не чужие люди. Мы же семья. Ты не можешь нам в таком простом человеческом деле отказать.
— Могу, — повторила я, не отводя от дяди взгляда. — И отказываю.
Тогда дядя Валера откинулся на спинку стула, и его лицо исказилось презрительной усмешкой. Маска была сброшена.
— Ну что ж, раз ты такая, тогда давай поговорим начистоту. Твой договор — это пустая бумажка. Мы с юристом консультировались. Мы здесь живем, мы платим за квартиру, это наша единственная жилплощадь. Так что, извини, но тебе придется эту квартиру на нас переоформить. По-хорошему. Оформишь дарственную — и все дела.
Сердце заколотилось где-то в горле, но я сидела неподвижно.
— Или что? — спросила я.
— Или мы сами ее через суд отнимем! — вскрикнула тетя Люда, уже не в силах сдерживаться. Слез не было, только злоба и жадность. — Мы же родня! Ты что, нас на улицу выбросишь? У нас права есть! Мы прописаны здесь! Мы уже давно!
— Вы ничего не получите, — сказала я, вставая. Мои ноги были ватными, но голос не дрогнул. — Ни через суд, ни «по-хорошему».
— Посмотрим! — рявкнул дядя Валера, ударив кулаком по столу. Посуда звякнула. — Мы тебе такую жизнь устроим, сама не обрадуешься! Дрянь эдакая, неблагодарная! Мы тебя по судам затаскаем!
Я не стала ничего отвечать. Я повернулась и пошла к выходу. Спиной я чувствовала их ненавидящие взгляды.
— И не думай, что мы отступим! — крикнул мне вдогонку Стас. — Это наше жилье!
Дверь закрылась, оставив их крики за толстой деревянной преградой. Я спустилась на лифте, вышла на улицу и сделала глубокий глоток холодного ночного воздуха.
Война была объявлена открыто. Игра началась. И теперь мой ход должен был быть сокрушительным.
Тишина после того ужина была обманчивой. Она длилась ровно три дня. На четвертый день началось.
Первый звонок поступил от тети Гали, сестры моей мамы. Голос у нее был встревоженный, осуждающий.
— Алиса, что это ты там устроила? Люда звонила, вся в слезах. Говорит, ты выгоняешь их на улицу, бедных и несчастных. Они же родная кровь! Как тебе не стыдно?
Я попыталась объяснить, что дело не в том, что я их выгоняю, а в том, что они хотят отобрать у меня квартиру. Но тетя Галя меня не слушала.
— Какая разница, чья там квартира на бумажке! Ты одна, а у них семья! Должна же ты быть человеком! — она бросила трубку.
Вслед за ней позвонил двоюродный брат из другого города. Потом еще одна тетя. Все они пели одну и ту же песню — о жадной племяннице, бросившей родных на произвол судьбы. Меня выставляли монстром, лишенным сердца и совести.
Апофеозом стала смс от Стаса. Сообщение пришло глубокой ночью, и от его текста по телу пробежали мурашки.
«Кончается твое время, стерва. Думаешь, отсидишься? Подписывай дарственную, или мы тебя по судам затаскаем, что мало не покажется. У нас все квитанции об оплате, мы тут прописаны. Суд всегда на стороне тех, у кого детей. Твои бумажки — фуфло. Не затягивай, а то приедем поговорим по-мужски».
Я сидела в темноте и смотрела на светящийся экран. Сердце колотилось где-то в висках. Это была уже не просто угроза, это был прямой шантаж и намек на физическую расправу. Слова «приедем поговорим по-мужски» от его сына, который вдруг возомнил себя главным в семье, вызывали тошноту.
На следующее утро почтальон принесла официальный конверт. Внутри лежала копия искового заявления в суд. Дядя Валера, Людмила и Станислав требовали признать за ними право собственности на квартиру в силу так называемой приобретательной давности.
Я прочла иск, и меня охватила горькая усмешка. Они действительно консультировались с каким-то юристом, скорее всего, таким же жуликоватым, как они сами. Они ссылались на то, что добросовестно, открыто и непрерывно владеют жильем как своим собственным более года, платят за коммунальные услуги. Они превратно истолковывали закон, выдергивая удобные им фразы, надеясь запугать меня или надавить на судью.
Их наглость не знала границ. Они, проживавшие в моей квартире по моей же доброй воле, пытались через суд отобрать ее у меня, используя мою же собственную щедрость как доказательство против меня.
В тот момент последние остатки жалости и сомнений испарились. Они перешли все мыслимые границы. Они объявили мне тотальную войну, где в ход шли ложь, шантаж, давление на родственников и судебные козни.
Я больше не могла и не хотела оставаться в обороне. Пора было готовить ответный удар. Не просто защищаться, а нанести такой удар, который разом положит конец их наглым притязаниям.
Я взяла с полки толстую папку с документами, где лежали копии всех бумаг, связанных с покупкой дома, и договор безвозмездного пользования, который они так презрительно называли «пустой бумажкой». Пришло время показать им настоящую цену этой бумаги. И не только ее.
Я открыла ноутбук и начала набирать номер своего юриста. В голове уже выстраивался план. Жестокий, беспощадный и абсолютно законный. Они хотели сражаться с одинокой женщиной. Они и представить не могли, что на самом деле объявили войну хозяину всего их мира. И сейчас этот хозяин собирался предъявить им свои права.
Кабинет моего юриста, Сергея Викторовича, был таким, каким и должен быть кабинет хорошего правозащитника: строгая мебель, стопки аккуратных папок и полное отсутствие суеты. Сам Сергей Викторович, мужчина лет пятидесяти с спокойным внимательным взглядом, выслушал меня, не перебивая. На столе между нами лежала папка с их иском и копией договора ссуды.
Я закончила свой рассказ и замолчала, ожидая его реакции. Он снял очки и медленно протер линзы салфеткой.
— Ну что ж, — произнес он наконец. — Типичный случай бытовой жадности, помноженной на правовую безграмотность. Их иск не имеет ни малейших шансов. Договор безвозмездного пользования составлен безупречно. Он четко определяет ваш статус как ссудодателя, а их — как ссудополучателей. Ни о каком добросовестном владении как своим собственным речи быть не может. Они просто пользовались вашей собственностью с вашего разрешения. Все их «квитанции об оплате» — это лишь исполнение обязанностей по договору, не более того.
От его спокойного, уверенного голоса стало немного легче.
— Значит, мы просто выиграем суд? — спросила я.
— Безусловно, — кивнул он. — Но, Алиса, позвольте задать прямой вопрос. Вы хотите просто выиграть это дело? Или вы хотите раз и навсегда решить проблему с этими людьми?
Я посмотрела ему прямо в глаза.
— Я хочу, чтобы они навсегда исчезли из моей жизни. И чтобы они поняли, с кем связывались.
Тогда Сергей Викторович улыбнулся, и в его улыбке было что-то хищное.
— В таком случае, предлагаю не ограничиваться обороной. Их иск — это прекрасный повод для нашего встречного удара. Мы не будем просто ждать суда. Мы действуем на опережение.
Он открыл свой ноутбук.
— У нас есть два основных документа. Первый — это ваш договор ссуды. Второй… — он сделал паузу, — это документ, о котором они, я уверен, не имеют ни малейшего понятия.
Он повернул экран ко мне. На нем была выписка из Единого государственного реестра недвижимости. В графе «Собственник» на всю многоэтажку значилось мое ООО «Вектор».
— Они пытаются отобрать у вас квартиру, даже не подозревая, что вы собственник всего жилого комплекса. Они воюют за комнату в замке, не зная, что вы — хозяйка замка.
Мы с ним разработали четкий план. Первым шагом я, как собственник, направляла им официальное уведомление о расторжении договора безвозмездного пользования в одностороннем порядке. Основание — грубое нарушение условий договора, а именно попытка присвоить переданное им имущество.
Вторым шагом было предписание об освобождении жилого помещения в течение одного месяца.
— А что, если они не выедут? — спросила я.
— Тогда мы инициируем судебное производство о выселении. Учитывая предоставленные документы, решение будет молниеносным и однозначным. А после мы будем взыскивать с них компенсацию за все время неправомерного проживания после расторжения договора. По рыночной стоимости аренды. Это очень серьезные деньги.
Я вышла от Сергея Викторовича с толстой папкой, где лежали готовые к отправке заказные письма с уведомлениями. Вместо страха и растерянности во мне теперь жила холодная, сконцентрированная решимость. Они думали, что ведут борьбу с мягкотелой племянницей. Они не знали, что наткнулись на стену.
Я зашла в ближайшее почтовое отделение и отправила три письма — по одному на каждого из них. Теперь уведомления лежали в их почтовом ящике. Война из фазы угроз и шантажа переходила в фазу реальных, необратимых действий.
Я смотрела, как работница почты ставит штемпель на конверты, и думала о том, как они откроют их. Как прочтут сухие, официальные фразы, не оставляющие места для их жалоб и манипуляций. Как их самоуверенность начнет трещать по швам.
Пусть теперь они попробуют поговорить со мной «по-мужски». Теперь разговор будет вестись на языке закона. И я была уверена, что знаю его лучше.
Они не заставили себя долго ждать. Уже на следующий день вечером раздался звонок. На этот раз звонил дядя Валера. Его голос был густым от ярости, но сквозь нее пробивалась неуверенность.
— Ты что это нам прислала? Какие-то бумажки? Ты с ума сошла?
— Это не «бумажки», дядя Валера, — ответила я спокойно. — Это официальное уведомление о расторжении договора. Вы получили его, значит, месяц на выезд пошел.
— Какой нафиг выезд! — проревел он в трубку. — Мы никуда не поедем! Это наш дом!
— Нет, — возразила я. — Это мой дом. И если вы не освободите его добровольно, к вам придут судебные приставы.
Он что-то пробормотал невнятное и бросил трубку. Но я знала, что это не конец. Так и вышло. Через час зазвонил домашний телефон. Это была тетя Галя, и на этот раз ее голос был не осуждающим, а умоляющим.
— Алиса, родная, ну что ты делаешь! Они там в истерике! Люда рыдает, Валера чуть ли не с инфарктом. Они же не переживут этого! Давай все обсудим, как взрослые люди. Соберись, пожалуйста, завтра у них. Поговорим. Ну пожалуйста, ради меня.
Я понимала, что это ловушка. Но я также понимала, что пора поставить точку. Пора посмотреть им в глаза, когда они узнают всю правду.
— Хорошо, тетя Галя, — сказала я. — Я приду.
На следующий день я снова шла в их квартиру. Тот же путь, тот же подъезд. Но на этот раз я не чувствовала ни страха, ни неуверенности. В сумке у меня лежала папка с документами. Мои доспехи и мое оружие.
Дверь открыла заплаканная тетя Люда. Ее глаза были красными от слез, но в их глубине пряталась злоба.
— Заходи, — буркнула она и отошла, оставив меня в прихожей.
В гостиной, за тем же самым столом, сидели дядя Валера, Стас и тетя Галя в роли «независимого» арбитра. На столе не было ни еды, ни чая. Только папка с их судебным иском и лежащие сверху мои уведомления.
Атмосфера была наэлектризована до предела.
Я села напротив них, положив свою сумку на колени.
— Ну что, — начал дядя Валера, стараясь придать своему голосу прежнюю уверенность, но у него это плохо получалось. — Объяснись. Что это за цирк ты устроила? Ты думаешь, мы испугались этих бумажек?
— Это не цирк, — ответила я. — Это закон. Вы получили уведомление. У вас есть месяц, чтобы съехать.
— Мы никуда не съедем! — вскрикнула тетя Люда, вскакивая. — Это наша квартира! Мы тут прописаны! Мы платим за свет, за воду!
— Вы платите за коммунальные услуги, потому что живете здесь по договору, — холодно парировала я. — Договор расторгнут. Основание — ваша попытка незаконно присвоить мое имущество через суд. — Я кивнула на их иск.
— Какое твое?! — зарычал дядя Валера, ударяя кулаком по столу. — Мы тут живем! Это наш кров! Мы тебя через суд заставим оформить все на нас! У нас есть права!
— Какие права? — спросила я, наклоняясь вперед. — Право наглости? Право шантажировать? Право угрожать?
— Мы не угрожали! — взвизгнула тетя Люда.
— Спросите у своего сына про смс, — отрезала я, глядя на Стаса. Он отвел глаза.
— Алиса, ну хватит, — вмешалась тетя Галя, пытаясь говорить мягко. — Ну поругались и хватит. Они же родня. Прости их. Пусть живут тут дальше. Ну что тебе, жалко что ли?
В этот момент я поняла, что все разговоры бесполезны. Они не понимали слов. Они понимали только силу.
— Нет, тетя Галя, не жалко, — сказала я, открывая сумку. — Но это не вопрос жадности. Это вопрос справедливости. И закона. Вы хотели поговорить начистоту? Хорошо.
Я достала из папки первую бумагу и положила ее на стол поверх их иска.
— Это копия договора безвозмездного пользования. Тот самый, который вы называли «пустой бумажкой». В нем черным по белому написано, что я передаю вам квартиру во временное безвозмездное пользование. А вы обязуетесь содержать ее в порядке и вернуть по первому требованию. Вы нарушили договор. Я потребовала его назад. Все по закону.
Они молчали, глядя на бумагу.
— Но вы же хотели большего, — продолжила я, и мой голос зазвенел. — Вы хотели отобрать ее у меня навсегда. Вы хотели судиться со мной.
Я медленно, почти театрально, положила на стол вторую бумагу. Толстую, с гербовой печатью и голограммами.
— Это выписка из Единого государственного реестра недвижимости. Видите этот адрес? Весь этот жилой комплекс «Парус».
Я обвела пальцем список помещений.
— Квартира 15… Квартира 16… Квартира 35… Ваша квартира, дядя Валера, под номером 78. И все они, — я сделала драматическую паузу, глядя им прямо в глаза, — принадлежат мне. Вернее, моей фирме, ООО «Вектор». Я его единственная владелица.
В комнате повисла гробовая тишина. Ее нарушил только резкий вдох тети Гали.
Тетя Люда медленно опустилась на стул, ее лицо стало землистым. Дядя Валера уставился на бумагу, его рот был приоткрыт, а глаза безумно бегали по строчкам, будто он пытался прочитать незнакомый язык. Стас смотрел на меня с животным ужасом.
— Ты… ты врешь, — хрипло выдавил дядя Валера.
— Это официальный документ, — сказала я, не отводя взгляда. — Вы можете проверить. Вы хотели судиться за квартиру? Так судитесь. Но судиться вам придется не с племянницей, которую вы считали дурой. А с собственником всего этого дома. С хозяйкой. Ваш подъезд — мой. Ваш лифт — мой. Ваша парковка — моя. И ваша квартира, в которой вы сидите, — тоже моя.
Я встала, глядя на их побелевшие, перекошенные лица.
— Так что, дядя Валера, тетя Люда, — произнесла я четко, отчеканивая каждое слово. — Когда будете писать свой следующий иск, указывайте правильного ответчика. ООО «Вектор». А я, Алиса Сергеевна, как его единственный владелец, с огромным удовольствием буду с вами судиться. Но сначала — освободите мое жилое помещение. У вас осталось двадцать семь дней.
Я повернулась и пошла к выходу. На этот раз позади меня не было ни криков, ни угроз. Только оглушительная, беспомощная тишина.
Три недели после того разговора прошли в звенящей тишине. Ни звонков, ни сообщений, ни визитов. Я почти поверила, что они смирились и тихо готовятся к переезду. Но я недооценила их упрямство.
Через несколько дней после истечения месячного срока мой юрист сообщил, что они все еще не выехали. Более того, подали жалобу на решение суда, который в рекордные сроки признал наше расторжение договора законным и обязал их освободить жилье. Их жалоба была такой же безграмотной, как и иск — набор громких фраз о «выбрасывании на улицу» и «нарушении прав семьи». Суд апелляционной инстанции отклонил ее, даже не назначая заседания.
Настал день, когда к ним должны были прийти судебные приставы. Я не поехала туда. Мне не хотелось видеть их унижение. Но, как оказалось, они сами жаждали этого зрелища.
Вечером того дня раздался звонок в мою дверь. Я посмотрела в глазок и увидела тетю Люду. Одна. За ее спиной ни дяди Валеры, ни Стаса. Я удивилась, но открыла.
Она стояла на площадке, постаревшая на десять лет. Лицо было опухшим от слез, в руках она сжимала потрепанную сумку.
— Алиса… — ее голос сорвался на шепот. — Можно я войду?
Я молча отступила, пропуская ее. Она прошла в гостиную и остановилась посреди комнаты, не решаясь сесть.
— Приставы были, — простонала она. — Составили акт. Сказали, дали еще неделю… добровольно… а потом будут выселять в принудительном порядке… Опись имущества начали…
Она смотрела на меня умоляющими глазами, ожидая, что я дрогну.
— Я знаю, — ответила я спокойно.
— Но куда нам идти? — ее голос задрожал, и по лицу потекли настоящие, на этот раз, слезы. — У нас же нет денег на новую квартиру! Мы в съемную… А там такие цены! Мы же семья! Ты не можешь поступить так с родной кровью!
Я смотрела на нее и не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злорадства. Пустота.
— Вы сами все сделали, тетя Люда, — сказала я. — Я дала вам крышу над головой. Вы в ответ попытались украсть у меня не только ее, но и чувство собственного достоинства. Вы угрожали, шантажировали, обливали грязью перед родней. Вы хотели войны. Вы ее получили.
— Но мы же одумались! — всхлипнула она, делая шаг ко мне. — Мы поняли свою ошибку! Прости нас, Алисочка! Дай нам еще один шанс! Мы будем платить тебе аренду! Сколько скажешь!
Я покачала головой.
— Нет. Довольно. Вы не изменились. Вы просто поняли, что проиграли. Если бы я сейчас дрогнула, через полгода вы снова попытались бы меня уничтожить. Я не дам вам такого шанса.
В ее глазах мелькнула знакомая злоба, но она тут же погасла, задавленная отчаянием.
— Так ты нас на улицу… на самое дно…
— Нет, — перебила я ее. — На то самое дно, с которого вы сами себя подняли, когда решили, что моя доброта — это слабость. Надеюсь, ваша знаменитая «юридическая грамотность» поможет вам найти хороший вариант съемного жилья. А теперь прощайте.
Она постояла еще мгновение, поняв, что ничего не добьется, развернулась и, не сказав больше ни слова, вышла. Дверь закрылась с тихим щелчком.
Через неделю они съехали. Добровольно. Я узнала об этом от Николая Петровича, который позвонил и сообщил, что видел, как они грузят свои вещи в потрепанный грузовичок. Дядя Валера выглядел сломленным стариком, Стас угрюмо бросал коробки в кузов.
Я приехала на следующий день. Квартира была пуста. На полу валялись ошметки бумаги, в углу приютилась сломанная вешалка. Пахло пылью и чужим горем. Но для меня этот запах был запахом освобождения.
Я подошла к окну и распахнула его. В комнату ворвался свежий ветер, сметая тяжелый воздух. Я смотрела на свой двор, на свои дома, на свою жизнь, которая наконец-то вернулась в свое русло.
Они пытались отобрать у меня часть моего мира, но в итоге потеряли все, что имели. Их гордыня оказалась карточным домиком, разрушенным одним дуновением правды.
Я сделала глубокий вдох. Впервые за долгие месяцы я дышала полной грудью. Война была окончена.
Прошел год. Спустя несколько месяцев после их выезда я сделала в квартире небольшой косметический ремонт — свежие обои, новая сантехника, чистые полы. Следы их пребывания были стерты, как стирают ластиком ненужный рисунок.
Сейчас в квартире живут другие люди — молодая семья с маленькой дочкой. Они снимают ее по честному договору аренды, платят исправно и каждый раз, когда я приезжаю по делам, благодарят за уютное гнездышко. Их искренняя благодарность была тем бальзамом, который окончательно залечил раны, оставленные родней.
Однажды вечером я сидела у себя дома с чашкой чая и разбирала почту. Среди счетов и рекламных буклетов мой взгляд зацепился за конверт с знакомым почерком. От тети Гали.
Я медленно вскрыла его. Внутри лежала открытка с цветочком и листок в клеточку, исписанный ее нетвердой рукой.
«Алиса, здравствуй. Пишу тебе не для того, чтобы что-то просить или оправдываться. Просто не могу больше носить это в себе. Я была не права. Тогда, на том ужине, я видела только их слезы, их истерику. Я не хотела слушать твою правду. А ведь ты была для меня как дочь… Прости меня, глупую старуху.
Они съехали в какую-то трущобу на окраине, снимают развалюху. Валера запил. Стас ушел от них, говорит, им никогда не выбраться. Люда звонит мне, плачет, но я уже не могу их жалеть. Они сами все уничтожили своей жадностью. Целую. Тетя Галя.»
Я долго сидела с этим письмом в руках. Ожидаемой радости от их падения не было. Была лишь тихая, горькая грусть. Грусть по тому, что могло бы быть, если бы в их сердцах было хоть немного благодарности и честности.
Я сложила письмо и убрала его в ящик стола. Прощать я их не собиралась. Некоторые вещи не прощаются. Но и таить в себе злобу тоже не хотелось. Они стали для меня просто печальным уроком, выученным раз и навсегда.
Я подошла к окну. Зажигались огни вечернего города. Где-то там, в его трущобах, метались в поисках выхода из тупика, который сами же и создали, дядя Валера и тетя Люда. Их сын бежал от ответственности, как всегда. А здесь, за моей спиной, была моя жизнь. Спокойная, надежная, выстроенная моими руками и защищенная моей волей.
Я сделала глоток остывшего чая и поставила чашку на стол. Жизнь продолжалась. Урок был усвоен. Доверять можно только тем, кто этого достоин. Доброта должна быть с кулаками. А свой дом — это крепость, которую нужно защищать от всех, даже от тех, кого когда-то считали семьей.
Иногда, чтобы обрести себя, нужно выгнать из своего дома и из своей жизни тех, кто считает твое добро своей законной данью.
Мой дом. Мои правила. И главное правило — никаких нахлебников.
