Я стояла у окна и смотрела на дождь, когда Андрей вошёл в комнату. По его лицу сразу поняла — опять что-то случилось. Он так всегда, когда хочет попросить о чём-то неудобном: смотрит в пол, почёсывает затылок, словно школьник перед директором.
— Марин, нам нужно поговорить, — начал он тихо.
Я обернулась. Руки сами собой легли на бока.
— Слушаю.
— Понимаешь, у мамы дом затопило. Паводок прошёл, вода ушла, но там теперь жить нельзя. Фундамент подмыло, полы провалились. Она не может там оставаться.
Сердце ухнуло вниз. Я уже знала, к чему он ведёт.
— И что ты предлагаешь? — спросила я, хотя ответ висел в воздухе.
— Ну… я подумал, может, она пока поживёт у нас? Ненадолго, правда. Пока не решим, что делать с домом.
Я захлопнула глаза. Досчитала до пяти. Открыла.
— Ты правда думаешь, что я позволю твоей матери поселиться в моей квартире?
Андрей вздрогнул.
— Марина, это моя мама. Ей некуда идти.
— А у неё есть племянница в Твери. Есть подруга Валентина Степановна, с которой они в молодости вместе в техникуме учились. Есть куча вариантов, Андрей! Но почему сразу к нам?
— Потому что я её сын! — повысил он голос. — Потому что она меня родила, вырастила одна, отец умер, когда мне двенадцать было! Неужели я должен бросить её в беде?
— Никто не говорит про бросить, — выдохнула я. — Но моя квартира — не гостиница. И не филиал её деревенского дома. Я здесь живу, работаю, отдыхаю. Мне нужно своё пространство.
Он посмотрел на меня так, будто я только что предложила выкинуть старушку на мороз.
— Значит, моя мать тебе важнее собственного спокойствия, — произнёс он холодно.
— Значит, моё мнение тебе вообще не важно, — парировала я. — Ты уже всё решил, да? Уже позвонил ей, сказал, что мы рады?
Тишина. Андрей отвернулся.
— Я сказал, что поговорю с тобой.
— Ага. И если я скажу нет, я стану злодейкой. Бездушной снохой, которая выгнала свекровь. Ты так построил разговор, что у меня нет выбора.
Он ушёл, хлопнув дверью. А я осталась стоять у окна и смотреть, как по стеклу ползут капли. Злость клокотала внутри. Злость и страх. Страх, что всё снова повторится.
Людмила Ивановна и я никогда не ладили. С первой встречи она смотрела на меня, как на временное явление. «Ну, посмотрим, сколько ты протянешь», — говорил её взгляд. Она вмешивалась во всё: в то, как я готовлю, как одеваюсь, как веду хозяйство. Когда мы с Андреем только поженились, она приезжала раз в месяц и каждый раз находила, к чему придраться. То суп недосолен, то шторы висят неправильно, то цветы не политы. Я терпела. Улыбалась сквозь зубы. А потом не выдержала и сказала Андрею: либо он объяснит матери, где границы, либо я сама это сделаю. Он поговорил с ней. Визиты стали реже. А теперь вот — снова.
На следующий день Андрей уехал к матери в деревню. Вернулся поздно вечером, усталый, с грязными ботинками. Сел на кухне, опустил голову.
— Там действительно всё плохо, — сказал он. — Стены отсырели, плесень пошла. Мама не может там оставаться.
Я молчала, помешивая ложечкой в кружке с чаем.
— Она согласилась пожить у Валентины Степановны. Но та живёт в коммуналке, у неё одна комната. Маме придётся спать на раскладушке.
— Ну и пусть, — выпалила я. — Это лучше, чем у нас.
Андрей посмотрел на меня долгим тяжёлым взглядом.
— Ты правда такая чёрствая?
— А ты правда настолько слепой? — ответила я. — Ты не видишь, что она делает? Она манипулирует тобой, Андрей. Всегда так было.
— Она моя мать!
— Знаю. Но это не значит, что она должна управлять нашей жизнью.
Он встал и ушёл спать в другую комнату. В ту ночь мы даже не обнялись перед сном.
Людмила Ивановна поселилась у Валентины Степановны. Но с того дня начался ад. Она звонила Андрею по три раза на день. Плакала в трубку, жаловалась на тесноту, на сквозняки, на то, что Валентина храпит. Андрей приезжал с работы мрачный, молчаливый. Я чувствовала, как между нами растёт стена.
— Может, всё-таки пустим её на пару недель? — спросил он однажды за ужином.
— Нет, — сказала я твёрдо. — Ты знаешь, что случится. Пара недель превратится в месяцы. А потом она вообще не уедет.
— Ты преувеличиваешь.
— Нет, это ты себя обманываешь.
Мы почти перестали разговаривать. Вечерами он сидел в телефоне, переписывался с матерью. Я читала книги, делала вид, что всё нормально. Но внутри всё сжималось в тугой узел.
Однажды в подъезде встретила соседку Ольгу Петровну. Она остановила меня у лифта, наклонилась ближе и зашептала:
— Слышала, твоя свекровь живёт у Валентины Степановны. Бедная женщина. Затопило дом, а сын даже к себе не пустил.
Я похолодела.
— Откуда вы знаете?
— Да все уже знают. Валентина в магазине всем рассказывает. Говорит, что сноха жадная, квартиру жалеет.
Я стиснула зубы и прошла мимо. Но по дороге домой ярость захлестнула меня так, что руки тряслись. Людмила Ивановна играла на публику. Она нарочно распространяла слухи, чтобы все считали меня чудовищем.
Вечером я выложила это Андрею. Он молчал, потом пожал плечами.
— Может, люди и правда думают, что мы поступаем неправильно.
— Ты серьёзно сейчас? Тебе важнее, что подумают соседи, чем моё спокойствие?
— А тебе важнее своё спокойствие, чем моя мать.
Мы снова поссорились. И снова он ушёл спать в другую комнату.
Так прошло три недели. Мы с Андреем общались только по необходимости. Он всё чаще задерживался на работе, приезжал поздно. Я подозревала, что он заезжает к матери, но не спрашивала. Мне было всё равно. Почти всё равно.
А потом я случайно нашла квитанцию. Лежала на столе, выпала из его куртки. Квитанция об оплате съёмной квартиры. На месяц вперёд. Я уставилась на цифры и не сразу поняла. Потом до меня дошло: он снял квартиру. Для матери. И не сказал мне ни слова.
Я ждала его до полуночи. Когда он вернулся, я молча протянула квитанцию.
— Объясни.
Он побледнел.
— Марина, я хотел сказать…
— Когда? После того, как выложишь за неё ещё три месяца? Или когда у нас закончатся деньги на нашу жизнь?
— Я не мог больше видеть, как она мучается!
— Так ты решил мучить меня! — крикнула я. — Ты врал мне, Андрей! Скрывал, куда уходят наши деньги! Как ты мог?
— А что мне было делать? Ты отказалась её пускать! Я должен был что-то придумать!
— Ты должен был поговорить со мной! Мы должны были решить это вместе! А ты просто сделал, как тебе удобно, плевав на моё мнение!
Я схватила сумку, запихнула туда вещи. Андрей стоял в дверях, бледный, растерянный.
— Ты куда?
— К подруге. Не хочу тебя видеть. Завтра заберу остальное и подам на развод.
— Марина, стой…
— Нет, — отрезала я. — Ты сделал выбор. Теперь я делаю свой.
Я ушла. Села в машину, завела мотор. И только когда отъехала от дома, разрыдалась. Слёзы текли так сильно, что пришлось остановиться. Я колотила кулаками по рулю, ругала себя, его, Людмилу Ивановну. Ругала весь мир.
Утром я проснулась у подруги на диване, с опухшими глазами и больной головой. Подруга налила мне кофе, села рядом.
— Что будешь делать?
— Не знаю, — призналась я. — Разводиться, наверное.
— А ты уверена, что хочешь этого?
Я замолчала. Нет, не была уверена. Я любила Андрея. Любила его доброту, его смех, его неуклюжие попытки готовить по утрам. Но я не могла жить так, когда моё мнение ничего не значит.
Днём я решила сделать то, чего избегала всё это время. Поговорить с Людмилой Ивановной напрямую. Без Андрея. Без посредников.
Я позвонила ей и попросила встретиться. Она удивилась, но согласилась. Мы встретились в кафе возле её съёмной квартиры. Людмила Ивановна сидела у окна, маленькая, сгорбленная. Она постарела за эти недели. Морщины стали глубже, руки дрожали, когда она брала чашку.
— Здравствуй, Марина, — сказала она тихо.
— Здравствуйте.
Мы помолчали. Я не знала, с чего начать. Злость никуда не ушла, но вблизи она казалась такой хрупкой, что мне стало неловко.
— Я пришла поговорить, — начала я. — О квартире. О том, что произошло.
Она кивнула.
— Я знаю, что ты меня не любишь. И, честно говоря, я тебя тоже не очень. Мы с тобой разные. Но Андрей мечется между нами, и это разрушает наш брак.
Людмила Ивановна подняла на меня глаза. Они были полны слёз.
— Я не хотела разрушать ваш брак, — прошептала она. — Честное слово, не хотела.
— Тогда зачем всё это? Звонки, жалобы, сплетни?
Она вытерла глаза платком.
— Мне страшно, Марина. Я осталась совсем одна. Дом затопило, муж давно умер, подруги старые, больные. Андрей — всё, что у меня есть. И я боялась, что если я не буду рядом, он забудет про меня. Что я стану никому не нужной.
Её голос дрожал. Я смотрела на неё и вдруг увидела не манипулятора, не злую свекровь, а испуганную старушку. Женщину, которая потеряла дом и боится потерять последнюю связь с жизнью.
— Я не хотела, чтобы Андрей снимал мне квартиру, — продолжила она. — Говорила ему, что обойдусь как-нибудь. Но он настоял. Сказал, что не может видеть, как я страдаю.
— Почему вы отказались жить у нас? — спросила я. — Когда он предлагал.
Она усмехнулась горько.
— Потому что я не дура. Видела, как ты на меня смотришь. Знала, что если я переселюсь, вы разведётесь. И Андрей меня возненавидит. Лучше уж мне жить отдельно, чем разрушить семью сына.
Я откинулась на спинку стула. В горле встал комок.
— Тогда почему вы звонили ему и плакались?
— Потому что мне одиноко, — просто ответила она. — И я не знала, как ещё достучаться до него. Я не хотела быть обузой. Просто хотела, чтобы он знал: я рядом. Что бы ни случилось, я здесь.
Мы долго молчали. Официантка принесла счёт, но мы не двигались. Я думала о том, что всё это время воевала с призраком. С образом злой свекрови, которого сама себе нарисовала. А реальная Людмила Ивановна — просто усталая одинокая женщина, которая пытается удержать связь с сыном.
— Я не хочу, чтобы Андрей разрывался между нами, — сказала я наконец. — И не хочу, чтобы вы чувствовали себя ненужной. Но мне нужны границы. Я не могу жить, когда кто-то постоянно вмешивается в мою жизнь.
Она кивнула.
— Понимаю. И я больше не буду. Обещаю.
— Тогда давайте договоримся по-другому, — предложила я. — Мы с Андреем поможем вам найти комнату в соседнем доме. Поближе к нам. Будем навещать, помогать с покупками, с ремонтом. Но каждый будет жить на своей территории. Вы согласны?
Людмила Ивановна смотрела на меня долго. Потом улыбнулась — впервые за всё время нашего знакомства улыбнулась мне искренне.
— Согласна. И спасибо тебе, Марина.
Мы вышли из кафе вместе. Я проводила её до подъезда и поехала домой. Андрей встретил меня в коридоре. Лицо осунувшееся, глаза красные.
— Я думал, ты не вернёшься, — сказал он хрипло.
— Чуть не ушла навсегда, — призналась я. — Но передумала.
— Прости меня. Я дурак. Не должен был скрывать от тебя.
— Не должен был, — согласилась я. — Но я тоже виновата. Я не пыталась понять твою маму. Просто сразу записала её во враги.
— Что мы будем делать? — спросил он.
— Поможем ей найти жильё рядом. И будем навещать. Вместе. Как семья.
Андрей обнял меня. Крепко, как в первый раз, когда мы встретились. Я уткнулась лицом в его плечо и почувствовала, что стена между нами рухнула.
Через неделю мы нашли Людмиле Ивановне комнату в доме через дорогу. Небольшую, светлую, с видом на парк. Мы помогли ей переехать, купили мебель, повесили шторы. Она плакала от радости и благодарила нас.
— Я буду стараться не мешать, — говорила она, вытирая слёзы. — Обещаю.
— Вы не помеха, — ответила я. — Просто теперь у каждого своё место.
Андрей смотрел на меня с благодарностью. Вечером, когда мы вернулись домой, он обнял меня на кухне и прошептал:
— Ты удивительная. Я восхищаюсь тобой.
— Просто научилась защищать границы, не теряя человечности, — ответила я.
И это была правда. Я поняла, что можно быть твёрдой и доброй одновременно. Можно говорить нет и при этом не ранить. Можно защищать своё пространство и не превращаться в чудовище.
Людмила Ивановна зашла к нам через пару дней. Принесла пирог с капустой, который сама испекла. Мы сидели на кухне втроём, пили чай, разговаривали. Она рассказывала истории из прошлого, Андрей смеялся. А я смотрела на них и понимала: всё встало на свои места.
Границы остались. Но теперь они не разделяли нас. Они просто помогали каждому дышать свободно.
