Прислонившись к окну лбом, Тоня смотрела на пейзаж за стеклом и мыслями уносилась в родную деревню. Она вспоминала маму, отца, бабушку и дедушку. Их никого уже нет. Никого, кроме брата Павла и племянника больше нет в её жизни. Только вот братец вспомнил о ней лишь в трудный для него момент.
Павлик старше её на одиннадцать лет, никогда особенно он не интересовался ни жизнью сестры, ни её чувствами.
Четыре года назад Павел женился на смешливой и звонкой, как песня, красавице Глаше. Спустя год она подарила Павлу сына Матвея, а в это же время Тоня окончила школу и стала упрашивать брата помочь ей поступить на учебу в городе.
– Пашка, дай денег на платье и туфли, пожалуйста! – просила она у брата. – неужто я в старом мамином поеду, да галоши на ноги нацеплю? Стыдно же оборванкой в город явиться.
– А нету денег, – разводил руками Пашка, который только вернулся после полугодовой работы на лесопилке. – Крышу бы подлатать, забор новый справить. Да у Глашки платья все старые. И вообще – это твое желание в город ехать, вот и выкручивайся сама, как хочешь.
Пятнадцатилетняя Тоня надула губки от обиды. Глашке платье… А она материны донашивает. Эх, вот кабы у них с Глашкой был бы один размер, но… Невестка была на голову выше, в телесах справнее и платья её болтались на тощенькой фигурке Антонины, как на вешалке.
– И чего тебе, дурехе, в родной деревне не живется? – насмехался брат. – На кого, ты говоришь, учиться пойдешь?
– На швею она будет обучаться, – ответила за нее Глаша.
– Ах, ну да, ты ведь говорила, – равнодушно протянул брат.
Тоне стало еще обиднее – выходит, брат её не слушает, получается, что все слова младшей сестры мимо ушей пропускает.
И вот уже скоро в город, а она сидит над обносками и вздыхает…
– Тонька, – в дом вошла Глаша, неся перед собой швейную машинку. – Помоги, тяжеленная какая!
– Это машинка? – Тоня подскочила с лавки. – Где взяла?
– А у бабы Нюры. Нитки у Лиды позаимствовала. Сейчас будем тебе наряды шить.
– Из чего? – удивилась девочка.
– Как из чего, краса моя? В сундуке ткань видела, хороший такой, крепкий ситец. Мое платье старое кремового цвета тоже можно ушить и подшить. Сейчас из тебя царевну будем делать.
Всю ночь они с Глашей шили платье, под утро взялись подшивать старый наряд невестки. Пашка ходил и ворчал, что спать не дают, что не дом, а ателье какое-то…
И вот Тоня в городе, но общежитие ей дали не сразу, а только в октябре. Она попросила у брата денег, чтобы снять комнатку, но он ей отказал:
– Ты возомнила себя взрослой, сама приняла решение в городе учиться, вот и выкручивайся, как хочешь, – повторил он свои любимые слова.
Пятнадцатилетняя Тонечка устроилась санитаркой при больнице. Худенькую, невысокого роста девушку будто пожалели, приняв на работу в больницу в детское отделение мыть полы, да разносить еду. Там же в больнице она и спала в чулане под лестницей, где хранились тряпки и швабры. Каждую ночь, разворачивая больничный матрас, она засыпала, уставшая, но счастливая – её мечта сбывается: новые друзья, образование…
Через месяц она заселилась в общежитие, разделив комнату с Кирой и Аней. Девчонки были скромными, такими же деревенскими, головы забиты только учебой. С ними было легко и комфортно. С работы она не ушла, потому что жить надо было на что-то. Брат не помогал никак и она поняла, что помощи и впредь ждать не стоит. Особенно после одного случая…
В конце октября она приехала в родную деревню на выходные. Соскучилась она по племяннику, по Глаше, да и по Павлу, как бы сурово он с ней не обходился. Два дня пролетели довольно быстро, собираясь в город, она набрала в авоську немного картошки, лука и капусты.
– Это что? – хмуро спросил брат, кивая на авоську в углу.
– Овощи, разве не видно? – удивилась Тоня.
– А что, в городе овощи на рынке не продают?
– Пашка, тебе жалко, что ли? – подала голос Глаша. – В конце концов она всё лето на грядках провела.
– У них в городе рынки есть, где можно это все купить! А у нас в деревне что собрал с огорода, то и ешь. Вот кончатся овощи среди зимы и что? Из города везти?
Жадность брата покоробила Тоню. Схватив мешок, она стала закидывать в него свои зимние вещи, затем, попрощавшись с Глашей и племянником, вышла за калитку.
– Когда приедешь? – спросила невестка. – Ты на брата не дуйся, это он просто злится, что ты поперек него пошла, что в деревне не осталась. Может, он из страха за тебя вот так вредничает.
– Не приеду, – покачала головой Тоня. – Не из страха за меня он вредничает, просто он никогда меня не любил. Будто чужая я ему. Пашке одиннадцать было, когда я родилась. Заговорила поздно, в четыре года. О чем ему, пятнадцатилетнему парню было говорить с малявкой? Никогда у него не было ко мне интереса, не любил он меня и сейчас особо не любит. Вон, картошки для сестры родной пожалел.
– Знаешь, я вот порой тоже думаю, отчего так Пашка с тобой суров? – задумалась Глаша. – Ведь со мной и с Матвеем он ласков…
– Ты, Глаша, будешь в городе – забегай. Всегда буду рада тебя видеть, – попрощавшись, Тоня уехала в город.
Три года пролетело как один миг. Теперь Тоня снимала комнату у старушки, работала на фабрике портнихой и жила самостоятельной жизнью. В деревню она не приезжала, иногда виделась с Глашей. Правда, последний раз она видела её четыре месяца назад. Тогда Тоня ощутила беспокойство – Глаша вдруг похудела сильно, слабой была, иногда морщилась, будто от боли. Спросила у нее Тоня в чем дело, но та отмахнулась, мол, в колхозе работы прибавилось, тяжелее стало, вот и похудела. Да живот побаливает, дела женские. Поверила ей тогда Тоня, а зря…
Вчера на проходной ей протянули записку от брата, которую он передал с одним из односельчан, приехавшим в город. В ней он писал, чтобы она срочно приезжала в деревню.
– Что же такого могло случиться? – она голову ломала. Брат просто так не стал бы её звать. С тех пор, как она уехала в город, он будто забыл о ней. Отрезанным ломтем она себя считала.
Через два дня, когда был выходной, Тоня собралась и поехала в деревню. Она подходила к родному дому, испытывая беспокойство. Что могло случиться?
– Тонька, ты что ли? – соседка баба Нюра щурилась, разглядывая девушку.
– Я, баб Нюр.
– А ты чего же, коза, носу в деревню не показываешь? Загордилась в своем городе?
– Долго объяснять, баб Нюра. Не приезжала, потому что не особо рад мне был братец.
– Ну уж на похороны Глашки могла бы и приехать, чай, не чужие люди.
– Что? – Тоня побледнела и встала, как вкопанная.
– А ты чего, не знала? Ох, люди добрые, что делается – чужих людей был полон дом на похоронах, а родная душа даже не знала. Неужто так крепко с братом повздорила?
– Почему Глаша умерла? – глаза Тони наполнились слезами.
– Хворала она, болячка изнутри сожрала девку молодую. Эх, нет больше нашей звонкой Глашки…Врачи руками разводили, даже профессор какой-то в городе не помог. Завтра девять дней будет.
Тоня забежала во двор и в два шага перепрыгнула крыльцо. Ворвавшись в дом, она увидела Пашку, сидевшего за бутылкой. Он смотрел на неё осоловело…
– Ты… Ты.. – она задыхалась от гнева. – Неужели ты настолько меня не любишь и считаешь чужой, что даже ничего не сказал про болезнь Глаши? Настолько, что даже на похороны не позвал? За что? За что? За что? – она топала ногами и кричала так, что из комнаты вышел Матвей, глядя на нее испуганными глазами.
– Ну вот, ребенка испугала, – развел руками Пашка.
Схватив племянника на руки, она вошла в комнату и стала его утешать. Тоня не была глупой, она сразу поняла, для чего её брат позвал. Работящий, передовик производства, он совершенно беспомощен в быту. На Матвее грязная рубаха, волосенки его были засаленными, а личико, по всей видимости, дня два не мыли.
– Хватит пить, – она схватила полотенце и шваркнула брата по спине. Откуда у нее набралось столько смелости? Сама себе она удивлялась. – Воды натаскай и баню натопи.
Брат вдруг безропотно поднялся и пошел во двор.
К вечеру, искупав ребенка, загнав брата в баню и выстирав вещи, она принялась за уборку. Говорят бабы, что нельзя вечером убираться, но она не желала укладываться спать в таком бардаке.
Утром, застав брата сидевшего на лавочке, Тоня задала вопрос:
– И как дальше быть?
– Не знаю, – он вздохнул и в его глазах блеснули слезы. – Сегодня девять дней, как нет Глаши. Помянуть надо.
– Я о будущем говорю. Ты ведь для чего-то меня позвал…
– По пьяне слабину дал, – он отвернулся. – Ты поезжай в город, нечего тебе тут делать. Вроде работа у тебя там, жизнь своя. А я уж как-нибудь научусь с дитем управляться, да харчи варить.
После обеда, помянув Глашу, Тоня собралась в город. Чтобы брат не говорил, но она не может вот так просто взять и уехать насовсем. Прежде всего болела душа за Матвейку. Бедный мальчик, в таком раннем возрасте остался без мамки.
Что такое потерять близких, Тоня знала. И отец и мать ушли один за другим в начале тридцатых.
Зайдя в управление завода, Тоня обрисовала ситуацию.
– Товарищ Веселова, а вы хорошо всё обдумали?
– Хорошо, – кивнула она. – Там мой дом, там племянник и брат в помощи моей нуждаются. Маленький еще Матвейка, три годика ему. Отпустите без отработки, – взмолилась она.
Начальница лишь кивнула, грустно глядя на Антонину. Не хотелось отпускать такого ответственного работника, но не имела она право, учитывая семейные обстоятельства.
Собрав вещи, переночевав в последний раз в комнате, которую она снимала, Тоня отправилась в родную деревню.
Пашка вроде бы и рад был её приезду, да вот только не показывал это никак. Равнодушно, как само собой разумеющееся, он принял её возвращение. Не поинтересовался, где она теперь работать будет, не спросил хорошо ли она подумала, вот так сразу все бросив. Просто кивком поздоровался с ней, когда она с вещами вошла во двор…