В станице Солнечной, что раскинулась под Краснодаром, где летом пыль оседает на коже, а виноградники тянутся до горизонта, жила Катя Лазарева. Ей было всего двадцать, но глаза горели, как у человека, который верит, что жизнь вот-вот изменится. Катя работала в кафе «Кубанский дворик», где подавала борщ и шашлык местным и приезжим. Она мечтала о большом городе, о платьях из бутиков и о любви, как в сериалах, которые крутили по телевизору в их маленькой двушке.
В один из жарких июльских вечеров в кафе зашел Артем. Высокий, загорелый, с дорогими часами на запястье и улыбкой, от которой у Кати задрожали коленки. Он был старше — лет тридцать пять, не меньше, — но выглядел так, будто сошел с обложки журнала. Артем владел несколькими строительными фирмами в Краснодаре, ездил на белом внедорожнике и заказывал кофе с таким видом, будто весь мир принадлежит ему.
— Девушка, улыбнитесь, а то солнца не видно, — сказал он, подмигнув.
Катя покраснела, но улыбнулась. Так началось. Артем стал заходить чаще, оставлял щедрые чаевые, шутил, звал кататься по ночному Краснодару. Он рассказывал о своих планах, о вилле у моря, о том, как устал от рутины. Катя слушала, затаив дыхание, и не замечала главного — на его руке блестело обручальное кольцо.
— Он не счастлив в браке, — делилась Катя с подругой Наташей, сидя на лавочке у речки. — Говорит, что с женой давно нет ничего общего. Они ради детей вместе.
Наташа, девушка практичная, только фыркнула:
— Кать, очнись! Такие, как он, не уходят. У него небось дом, бизнес, дети. А ты для него — развлечение.
Но Катя не слушала. Артем был как мечта: возил ее на море, дарил духи, обещал снять квартиру в Краснодаре. Она верила, что он разведется, как только «разберется с делами». Каждое его слово было как сладкий мед, и она тонула в нем, не замечая, как далеко зашла.
Все рухнуло в один день. Две полоски на тесте перевернули ее мир. Катя сидела в ванной, глядя на пластиковую палочку, и не знала, радоваться или плакать. Она набрала Артема, сердце колотилось.
— Артем, я беременна, — выпалила она, ожидая хоть каплю тепла.
Тишина в трубке была тяжелее жары. Потом он заговорил, холодно и резко:
— Ты что, Катя? Какой ребёнок? Серьезно? У меня семья, двое детей, бизнес! Избавься от него, и без разговоров.
— Но ты же говорил, что любишь… — голос Кати дрожал.
— Любовь? Не смеши. И вообще, кто знает, чей это ребенок? — бросил он и отключился.
Катя сидела на полу, слезы текли по щекам. Артем исчез. Его номер стал недоступен, а в кафе он больше не появлялся. Мир, который она построила в мечтах, рассыпался, как песок на пляже.
Дома было не легче. Мать Кати, Зинаида Петровна, женщина с лицом, будто высеченным из камня, работала на местном рынке, торгуя овощами. Узнав о беременности, она всплеснула руками:
— Дура ты, Катя! Я тебе сколько раз твердила: не связывайся с женатыми! А теперь что? Рожать надумала? На какие деньги? У нас двушка, зарплата моя — три копейки, твоя — тоже не ахти. На улицу пойдете оба!
Катя сидела, уткнувшись в подушку, и чувствовала себя между двух огней. С одной стороны — Артем, который ясно дал понять, что ребенка не примет. С другой — мать, готовая выгнать из дома. В голове крутилась мысль: «Что я могу дать ребенку? Нищету?»
Она думала об аборте. Записалась в женскую консультацию, но, стоя у кабинета, представила малыша с голубыми глазами, как у нее. И не смогла. Решила рожать, хотя понятия не имела, как жить дальше.
***
Роды были тяжелыми, как кубанская жара. Катя лежала в роддоме на окраине Краснодара, где пахло лекарствами и старыми простынями. В палате было душно, вентилятор гудел, но не спасал. Когда акушерка принесла сына, Катя замерла. Мальчик был крошечный, с мягкими светлыми волосами и большими глазами. Она хотела назвать его Ильей, в честь деда. Но вместо радости накатил страх.
— Какой же ты маленький, — шептала она, касаясь его пальчиков. — Что я с тобой буду делать?
Зинаида Петровна приехала на следующий день. Посмотрела на внука, нахмурилась:
— Ну и что теперь? Я тебе говорила, Катя, не лезь в это дело. А теперь? Работать с ребенком не сможешь. Жить где будете? У нас и так места нет.
Катя молчала, прижимая к себе сына. Она знала — Артем не придет. Она писала ему о родах, но он так и не ответил. Мать оказалась права: в их стесненной двушке в станице не было места ни для ребенка, ни для надежд. Денег не хватало и Катя не понимала, как сможет вырастить сына — у нее нет ни денег, ни опоры в жизни.
В роддоме появилась женщина из органов опеки. В строгом платье, с добрыми глазами, она присела рядом с Катей.
— Екатерина, думайте о ребенке, — сказала она мягко. — Вы молодая, у вас все впереди. А мальчику нужна семья, которая сможет дать ему будущее. Есть люди, которые мечтают о таком малыше.
Катя смотрела на сына. Он спал, сжимая крошечный кулачок. Она представила его в нищете, в их тесной квартире, где даже коляске не развернуться. А потом — другую жизнь: дом с садом, игрушки, хорошая школа. Она хотела для него лучшего, но сама не могла этого дать.
— Он будет счастлив, — шептала она себе, подписывая бумаги об отказе. Руки дрожали, ручка выскальзывала. — Это для тебя, Илюша. Прости меня.
Ей разрешили подержать сына в последний раз. Она гладила его по головке, вдыхала его запах. Слезы капали на пеленку.
— Ты будешь жить лучше, чем я, — шептала она. — Обещаю.
Ее увели в палату. Катя лежала, глядя в потолок, и пыталась убедить себя, что поступила правильно. Но в груди росла пустота, будто кто-то вырвал сердце. Она не спала всю ночь, представляя, как ее сын уезжает в чужую семью.
Через неделю Катя вернулась домой. Зинаида Петровна встретила ее молча, поставила на стол тарелку с голубцами.
— Забыла уже? — спросила мать, не глядя в глаза.
— Забыла, — соврала Катя.
Но забыть не получалось. Ночами ей снился Илья, тянущий к ней ручки. Она просыпалась в слезах, но гнала мысли прочь. «Я сделала правильно», — твердила она, как заклинание. Но пустота внутри не исчезала.
***
Жизнь в станице текла медленно, как река Кубань. Катя вернулась в кафе, подавала шашлык и улыбалась клиентам, но внутри была пустота. Зинаида Петровна помогла ей устроиться на вторую работу — продавцом в местный магазинчик, где торговали фруктами и вином. Зарплата была скромной, но на жизнь хватало.
Катя старалась не думать о прошлом. Она познакомилась с Сашей, парнем из соседней станицы. Он работал водителем на местной агрофирме, был простым и добрым. Они гуляли по набережной, ели мороженое, смеялись. Саша не обещал виллу у моря, но его забота грела.
— Ты чего такая грустная? — спрашивал он, когда Катя замолкала, глядя на детей в парке.
— Устала просто, — отвечала она, отводя взгляд.
Но правда была в другом. Каждый раз, видя мальчика с голубыми глазами, она замирала. Ей казалось, что это Илья. Она считала годы, представляя, сколько ему сейчас. Два года. Три. Она ловила себя на том, что ищет его в толпе, хотя знала, что это невозможно.
Однажды, помогая матери на рынке, Катя услышала разговор двух женщин о детях-сиротах. Одна из них рассказывала, как удочерила мальчика.
— Он теперь наш, — говорила женщина с улыбкой. — Как будто всегда с нами был.
Катя отвернулась, чтобы скрыть слезы.
Катя сидела на старом диване в их тесной двушке, глядя на выцветшие обои. За окном станица Солнечная утопала в июльской жаре: кричали цикады, пахло нагретым асфальтом и спелыми абрикосами. Но внутри Кати было холодно, как зимой. Сны о сыне становились все ярче. В последнем он смотрел на нее голубыми глазами и спрашивал: «Мама, почему ты не со мной?» Она проснулась в слезах, сердце колотилось, будто хотело вырваться.
— Мам, я должна найти его, — сказала Катя за завтраком.
Зинаида Петровна, ее мать, женщина с жесткими скулами и усталыми глазами, уронила ложку в тарелку с кашей.
— Ты что, Катя, с ума сошла? — голос матери был резким, как удар хлыста. — Прошло три года! Его усыновили, забыла? Ты отказ подписала. Какое право ты имеешь теперь лезть в его жизнь?
— Я не могу забыть! — Катя вскочила, опрокинув стул. — Это мой сын! Моя кровь! Я должна знать, что с ним все хорошо!
— Был твой, — отрезала Зинаида Петровна, поджав губы. — А теперь у него другая семья. Не смей туда соваться, только хуже сделаешь.
Но Катя уже не слушала. Она чувствовала, как внутри растет решимость, смешанная с болью и страхом. Она не могла больше притворяться, что ее поступок в роддоме был правильным. Пустота в груди, которая появилась после отказа от Ильи, разрасталась, как сорняк, и душила ее. Ей нужно было знать, счастлив ли он, жив ли, любят ли его.
Катя начала действовать. Первым делом она поехала в роддом на окраине Краснодара, где рожала. Старое здание с облупившейся краской пахло хлоркой и лекарствами. В регистратуре сидела пожилая женщина в белом халате, устало листая журнал.
— Мне нужно узнать о моем ребенке, — начала Катя, теребя ремешок сумки. — Я рожала здесь три года назад. Лазарева Екатерина.
Женщина подняла глаза, посмотрела на Катю с усталым равнодушием.
— Девушка, это тайна усыновления. Мы не даем таких сведений. Идите в органы опеки, если хотите.
Катя поехала в опеку, в серое здание в центре Краснодара. Там ее встретила молодая сотрудница с тугим пучком и строгим взглядом.
— Вы отказались от ребенка, — сказала она, листая папку. — По закону вы не имеете права знать, где он и с кем. Это конфиденциально.
— Но я его мать! — голос Кати сорвался. — Я просто хочу знать, что он жив, что ему хорошо!
— Мать? — сотрудница посмотрела на нее с холодным сочувствием. — Вы отказались от этого статуса. Извините, ничем не могу помочь.
Катя вышла на улицу, чувствуя, как жара давит на плечи. Она села на скамейку у фонтана, где дети бегали и брызгались водой, и заплакала. Бюрократия была как стена, которую не пробить. Но сдаваться она не собиралась.
Вспомнив о тете Любе, дальней родственнице, которая работала в социальной службе Краснодара, Катя решила обратиться к ней. Тетя Люба была женщиной доброй, но строгой, с седыми прядями в волосах и привычкой пить чай с ромашкой. Катя купила коробку конфет и бутылку местного вина, села на автобус и поехала в Краснодар.
В маленькой кухне тети Любы пахло пирогами и сушеными травами. Катя сидела за столом, теребя салфетку, и рассказывала глотая слезы.
— Тетя Люба, пожалуйста, помогите, — умоляла она. — Мне не нужно забирать его. Я просто хочу знать, что он счастлив. Хотя бы фамилию, больше ничего!
Тетя Люба качала головой, наливая чай.
— Катя, ты понимаешь, что я нарушу закон? Меня уволят, если узнают. Это серьезно.
— Пожалуйста, — Катя схватила ее за руку. — Я никому не скажу. Мне только знать, что с ним все в порядке.
Тетя Люба долго молчала, глядя в окно, где солнце садилось за виноградники. Наконец, она вздохнула:
— Ладно, Катя. Но если что — я тебя не знаю. Его усыновила семья Степановых. Живут в Краснодаре, в новом районе. Больше ничего не спрашивай.
Катя почувствовала, как сердце подпрыгнуло. Степановы! Это был первый шаг. Она поблагодарила тетю Любу, обняла ее и выбежала на улицу, словно на крыльях. Вечерний Краснодар был шумным: машины гудели, молодежь гуляла по набережной, пахло шашлыком и рекой. Но для Кати весь мир сузился до одной мысли: найти Илью.
Дома она села за старенький ноутбук и начала искать Степановых в соцсетях. Фамилия оказалась слишком распространенной — сотни профилей, десятки городов. Но Катя упрямо листала один за другим, вглядываясь в лица, выискивая знакомые черты. Иногда ей казалось, что она теряет зрение от напряжения, но на третий вечер, ближе к полуночи, она остановилась.
Страница Ирины Степановой. Женщина примерно ее возраста, на аватарке — обнимает ребенка. В альбоме — мальчик лет трех, светловолосый, с голубыми глазами. Он держал в руках яркий игрушечный трактор и улыбался в камеру — взгляд был таким же, как у Кати в детстве. Сердце екнуло. Она не ошиблась. Это был он. Ее Илья.
Катя не могла просто смотреть. Она вспомнила, что у ее бывшего одноклассника Сереги теперь работа в курьерской службе — он как-то упоминал, что часто развозит заказы по новостройкам. Она написала ему, сначала осторожно, потом прямо, почти умоляя: «Можешь посмотреть, где живет Ирина Степанова? Краснодар, вот такая страница в соцсетях… у нее сын, ему три года… это важно». Серега ответил через день. Без лишних вопросов прислал адрес — «ЖК “Речной”, ул. Тургенева, дом 48, кв. 125».
Степановы жили в новом районе Краснодара, в высотке с видом на Кубань. Катя долго смотрела в экран, как будто пыталась запомнить каждую цифру. Она не знала, зачем ей это, не знала, что будет делать дальше. Но чувствовала одно: должна увидеть сына. Хотя бы издалека. Хотя бы раз.
***
Новый район Краснодара был как другая планета по сравнению со станицей Солнечной. Высотки сверкали стеклами, во дворах цвели магнолии, дети носились по площадкам с горками и каруселями. Катя стояла у дома Степановых, прячась за акацией, чьи ветки пахли сладковатой пылью. Она надела солнцезащитные очки и платок, чтобы не привлекать внимания, но сердце колотилось так, будто она совершила преступление.
В первый день она просто наблюдала. Ирина, приемная мать, вывела мальчика на прогулку. Ему было три года, он был в синей куртке и красных кроссовках, сжимал в руках игрушечный трактор. Катя услышала, как Ирина назвала его Максимом. «Максим, — подумала Катя, чувствуя укол в груди. — А я хотела Илья». Она смотрела, как мальчик бегает по площадке, смеется, строит замок из песка. Ирина поправляла ему шапку, утирала нос, смеялась вместе с ним. Они выглядели счастливыми, как настоящая семья.
Катя приходила почти каждый день, прячась за деревьями или скамейками. Она замечала мелочи: как Максим любит качели, как он тянет Ирину за руку, чтобы показать бабочку, как он хмурится, когда падает. Каждый раз Катя чувствовала смесь радости и боли. Ее сын был здоров, ухожен, любим. Но не ею.
Она начала узнавать о Степановых больше. Подружилась с мамами на площадке, притворяясь новой жительницей района. Одна из них, Света, охотно делилась сплетнями:
— Ирина с Сергеем — хорошие люди. Они долго не могли родить, пять лет пытались. А потом взяли Максима. Они души в нем не чают.
Катя кивала, улыбалась, а внутри все сжималось. «Души в нем не чают», — эхом звучало в голове. Она представляла, как могла бы сама водить Илью на площадку, покупать ему мороженое, читать сказки. Но вместо этого она была чужой, тенью, которая смотрит издалека.
Однажды Катя решилась подойти ближе. Максим уронил трактор в песок, и она, не думая, шагнула вперед, подняла игрушку.
— Держи, маленький, — сказала она, стараясь улыбнуться. Ее голос дрожал.
Максим посмотрел на нее своими голубыми глазами, так похожими на ее собственные, и улыбнулся:
— Спасибо, тётя! — он схватил трактор и побежал к Ирине.
«Тётя», — слово ударило, как пощечина. Катя стояла, не в силах двинуться. Ирина обернулась, посмотрела на нее с легким удивлением, но ничего не сказала. Она взяла Максима за руку и повела к качелям.
Катя вернулась домой, чувствуя, как пустота внутри становится невыносимой. Она сидела на балконе, глядя на звезды, и думала: «Он счастлив. Но почему мне так больно?» Она хотела быть частью его жизни, но как? Она не могла просто ворваться в его мир, разрушить все, что у него есть. Но и уйти, притвориться, что его нет, она тоже не могла.
Катя начала приходить чаще, наблюдая за Максимом из далека. Она видела, как он растет — понемногу, почти незаметно: как уверенно идет по тротуару, как уже сам надевает кепку, как смеется по-новому, чуть глубже, взрослее. Он осваивал самокат — сначала неуверенно, толкаясь одной ногой, а потом уже лихо отталкивался и ехал. Катя ловила каждую мелочь — каждое новое движение, каждый жест. Каждый раз она придумывала оправдания: «Я просто хочу убедиться, что он в порядке». Но в глубине души она знала, что это больше, чем просто забота. Это была тоска по тому, что она потеряла.
Однажды она услышала, как Ирина рассказывает другой маме о Максиме:
— Он такой смышленый, уже узнает буквы, особенно свои — «М» и «С». Любит книжки с картинками, сам называет, что где нарисовано. Мы с Сергеем так рады, что он у нас есть.
Катя отвернулась, чтобы скрыть слезы. Она была рада, что ее сын любим, но эта радость смешивалась с чувством, будто кто-то украл ее место. Она начала задаваться вопросом: а что, если она сможет вернуть его? Не разрушить его жизнь, а просто стать частью ее? Эта мысль была опасной, но она зародилась в ее голове и не давала покоя.
***
Катя стала частью двора Степановых, как тень, которая появляется каждый день. Она приходила на площадку, садилась на скамейку, делала вид, что читает книгу или пьет кофе из термоса. Но глаза ее следили за Максимом. Она знала его расписание: прогулки в пять вечера, иногда поездки в парк по выходным. Она знала, что он любит яблочное пюре и боится собак. Эти мелочи были как сокровища, которые она собирала, чтобы заполнить пустоту внутри.
Она подружилась с мамами на площадке, чтобы быть ближе к Степановым. Света, болтливая мама двоих детей, рассказала, что Ирина — врач в местной поликлинике, а Сергей — агроном, работает на агрофирме под Краснодаром. Они были обычной семьей, но для Максима — целым миром. Катя слушала, улыбалась, но внутри ее разрывало от ревности. Это она должна была быть мамой, которая водит его к врачу, покупает ему игрушки, учит кататься на самокате.
Однажды Катя решилась заговорить с Ириной. Она подошла, когда та сидела на скамейке, пока Максим играл в песочнице.
— Тяжело с маленькими? — спросила Катя, стараясь выглядеть непринужденно. — Я вот думаю, заводить ребенка или нет.
Ирина улыбнулась, ее лицо было усталым, но теплым.
— Бывает тяжело, — ответила она. — Но это такое счастье. Мы с Сергеем долго ждали Максима. Он наш свет в окошке.
Катя почувствовала, как сердце сжалось. Она хотела крикнуть: «Это мой сын!» — но только кивнула и ушла. Вечером она плакала, сидя на балконе, глядя на реку Кубань, блестящую под луной. Она не могла ненавидеть Ирину — та была хорошей матерью. Но это делало боль еще сильнее.
Катя начала мечтать о том, чтобы стать частью жизни Максима. Не забирать его, а просто быть рядом. Может, подружиться с Ириной? Рассказать правду? Но каждый раз она отгоняла эти мысли. Она знала, что правда разрушит все: для Максима Ирина была мамой, а Катя — никем.
Но однажды Катя не выдержала. Это был жаркий день, площадка была полна детей. Ирина разговаривала с другой мамой, а Максим играл неподалеку. Катя подошла к нему, сердце колотилось.
— Максим, хочешь машинку? — сказала она, показывая игрушечный грузовик, который купила в магазине. — У меня в сумке еще одна, крутая. Пойдем, покажу.
Максим посмотрел на нее серьезно, его голубые глаза были такими знакомыми, что у Кати перехватило дыхание.
— Мама не пускает… нельзя, — сказал он тихо и отошёл.
Катя замерла. Она почувствовала, как земля уходит из-под ног. В этот момент Ирина обернулась, заметила Катю и нахмурилась.
— Максим, ты что там? — она подошла, взяла его за руку. — Спасибо, но у нас своих игрушек хватает. — Ее голос был вежливым, но в глазах мелькнуло подозрение.
Катя пробормотала что-то невнятное и ушла, чувствуя, как щеки горят. Она села на скамейку подальше, спрятав лицо в ладони. Что она делает? Пытается украсть момент с сыном, который ее не знает? Это было безумие, но она не могла остановиться.
Вечером она всё рассказала Саше. Он давно знал про Илью — с самого начала, еще когда они только начали встречаться. Слушал молча, не перебивая, и в глазах его была не злость, а тревога.
— Я понимаю, Кать… — тихо сказал он. — Просто… он живёт в другой жизни теперь. У него все по-другому. Я не говорю, что ты не имеешь права чувствовать. Но ты же знаешь, как это может все запутать — и тебе, и ему.
Он подошёл ближе и обнял ее.
— Катя, ты же понимаешь, что это не твой сын больше? У него семья. Ты только хуже сделаешь.
— Но я его мать! — крикнула она, срываясь на слезы.
— Мать — это не только родить, — тихо сказал Саша. — Ты сама это знаешь.
Катя молчала. Она знала, что он прав, но сердце отказывалось принимать это. Она хотела быть рядом с Максимом, даже если это означало разрушить все.
***
Катя вернулась домой после той встречи на площадке, как побитая. Она сидела на балконе, глядя на звезды над рекой Кубань. Вечер был теплым, пахло цветущими акациями, но внутри Кати была пустота. Она поняла, что совершила ошибку, пытаясь ворваться в жизнь Максима. Он был счастлив с Ириной и Сергеем, и она не имела права это разрушать.
Зинаида Петровна, увидев дочь, сразу все поняла.
— Доигралась, Катя? — сказала она, ставя на стол тарелку с борщом. — Я тебе говорила: не лезь туда. У мальчика своя жизнь, своя семья. А ты кто для него? Никто.
— Но я же его мать, — прошептала Катя, чувствуя, как слезы текут по щекам.
Катя плакала всю ночь, лежа на старом диване. Она вспоминала Максима: его смех, его голубые глаза, его маленькие ручки, сжимающие трактор. Она поняла, что не может забрать его у Степановых. Это было бы эгоистично. Но как жить с этой болью?
Прошёл год, и жизнь Кати изменилась. Она вышла замуж за Сашу. Он не был идеальным — с характером, упрямый, иногда замыкался в себе — но с ним было спокойно.
У них родилась дочка — Аня. Темные кудри, открытая улыбка, из тех, что моментально разоружают. Катя будто заново училась быть мамой. Она вставала по ночам, когда Аня плакала, не досыпала, но не жаловалась. Водила ее в садик, стояла с другими родителями на утренниках, тихо улыбаясь. Читала перед сном простые сказки — про Колобка, про Золотую рыбку. Не всегда дочка дослушивала до конца — засыпала, уткнувшись в плечо.
Катя стала внимательной. Целовала царапины на коленках, гладила по волосам, ловила на память каждый ее смех, каждое новое слово. Внутри сидело одно — она хотела быть той мамой, которой не смогла быть для Ильи. Хоть немного — но лучше.
Иногда, гуляя с Аней по парку, Катя замечала светловолосых мальчиков, бегающих по площадке. Ей казалось, что это Максим. Она замирала, сердце сжималось, и она долго смотрела им вслед. Потом брала Аню за руку и шла домой, к своей новой жизни.
Катя поняла, что материнство — это не только кровь. Это каждый день, каждый момент, каждый выбор. Она не могла вернуть прошлое, но могла быть настоящей мамой для Ани. И все же часть ее сердца осталась там, на площадке, с мальчиком, которого она когда-то оставила под солнцем Кубани.
Мать — это та, что растит, а не только та, что родила. Ошибки прошлого можно искупить, но не исправить. И лучшее, что можно сделать, — это учиться на них и давать любовь тем, кто рядом.
