— Ты серьёзно думаешь, что я поеду в Рязань убирать снег у твоих родителей? — жена захлопнула дверь.
Ключи от машины, которые Кирилл секунду назад держал в руке, теперь валялись на коврике у порога. Он посмотрел на них, потом на массивную дубовую дверь, за которой исчезла Марина. Грохот замка прозвучал как выстрел в их оглохшей от тишины квартире. Запах её духов, что-то цитрусовое и резкое, всё ещё висел в воздухе, смешиваясь с запахом пыли, поднятой хлопнувшей дверью.
Он не стал поднимать ключи. Медленно прошёл вглубь квартиры, в гостиную. На диване осталась лежать её кашемировая шаль — забыла в спешке. Кирилл провёл по ней рукой. Мягкая, тёплая, пахнет ею. Он сжал ткань в кулаке. Как она могла? Как она вообще смеет?
Его родители, два пенсионера за семьдесят, остались одни в загородном доме после самого сильного снегопада за последние десять лет. Отец, с его больным сердцем и упрямством, наверняка уже пытался сам разгребать сугробы высотой по пояс. Мать звонила ему трижды за утро. Её голос, обычно ровный и спокойный, срывался на панические нотки. «Кирюша, мы тут как в блокаде. Из дома не выйти. Отец за лопату схватился, я его еле оттащила. Давление сто восемьдесят. Приезжай, сынок, помоги».
И что он ответил? «Конечно, мама. Сейчас соберёмся с Мариной и приедем». Сказал это так уверенно, будто обсуждал поход в кино. Он даже не сомневался в её согласии. Это же его родители. Это же помощь. Разве нормальные люди поступают иначе?
Марина в это время красила губы перед зеркалом в прихожей. Ярко-красным. Она собиралась на «бранч с девочками». На ней было новое шёлковое платье, которое он даже не успел рассмотреть.
— Какие планы на выходные? — спросила она, не оборачиваясь, любуясь своим отражением.
— Планы поменялись. Едем в Рязань. У родителей коллапс, снега по крышу.
Она медленно повернулась. Её взгляд скользнул по его домашней футболке, по взъерошенным волосам. В глазах мелькнуло что-то похожее на брезгливость.
— Мы никуда не едем. Я еду встречаться с подругами. А ты, если хочешь, можешь ехать.
— В смысле «ты»? — он не поверил своим ушам. — Там родителям помощь нужна. Срочно. Какая встреча? Перенеси.
— Я ничего переносить не буду. У меня запись в салон после бранча. Я всю неделю ждала этих выходных.
Он смотрел на неё, и внутри поднималась волна холодного недоумения. Она говорит о маникюре, когда его отец, возможно, прямо сейчас лежит с приступом? Он попытался объяснить снова, медленно, как умственно отсталому. Про сердце отца, про панику матери, про то, что они их единственный сын.
— Кирилл, у них есть соседи. Есть службы, которые чистят снег за деньги. Почему мы должны срываться и ехать двести километров, чтобы махать лопатами? Мы живём в двадцать первом веке.
— Потому что это мои родители! — его голос сорвался на крик. — И они просят о помощи меня, а не соседа дядю Васю!
— Тебя. Не нас. Тебя, — отчеканила она. — Ты и поезжай. Спасай своих родителей. А я не нанималась в прислуги.
Именно тогда прозвучала та самая фраза. Про Рязань и уборку снега. Он даже не нашёлся, что ответить. Просто смотрел, как она подхватывает сумочку, как её тонкие каблуки стучат по паркету. А потом — хлопок двери, от которого задрожали стёкла в серванте.
Кирилл опустился на диван. В голове гудело. Он пытался собрать мысли в кучу. В чём он неправ? Он попросил о помощи. Для своих стариков. Разве это преступление? Разве жена не должна поддерживать мужа в таких вещах? Он вспомнил своего деда. Тот бы свою жену одним взглядом на место поставил. А он что? Он позволял ей сидеть у себя на шее.
Да, именно так. Она не работала уже два года, с тех пор как её «творческий проект» — интернет-магазин авторских украшений — с треском провалился. Она занималась «саморазвитием»: йога, курсы сомелье, лекции по искусству. Всё это оплачивал он. Он вкалывал в своей строительной фирме с утра до ночи, чтобы его «муза» могла искать себя. А в ответ? В ответ он получает пощёчину в виде хлопнувшей двери.
Злость придала ему сил. Он вскочил, схватил с вешалки куртку, вернулся в прихожую и подобрал с коврика ключи. Всё. Хватит. Он поедет один. И докажет. Кому? Ей? Себе? Родителям? Всем. Он докажет, что он — настоящий мужчина и хороший сын, а не подкаблучник, каким она, видимо, его считает.
Он бросил в спортивную сумку пару свитеров, джинсы, сменное бельё. По пути на кухню захватил термос, налил в него остатки утреннего кофе. На сборы ушло не больше пятнадцати минут. Выходя из квартиры, он задержался у двери. Посмотрел на тишину и порядок. Идеальная квартира из журнала по дизайну. Холодная, безжизненная. Как и их брак.
Дорога до Рязани заняла почти четыре часа вместо обычных трёх. Пятничные пробки, потом метель, начавшаяся снова, как только он выехал за МКАД. Дворники едва справлялись с налипающим снегом. Дорогу было почти не видно. Кирилл вцепился в руль, пальцы побелели от напряжения. Он ехал почти наощупь, ориентируясь по красным точкам габаритных огней впереди идущей фуры.
Всю дорогу он перемалывал в голове их ссору. Каждое её слово, каждый взгляд. Он вспоминал другие случаи. Как она отказалась ехать к его матери на юбилей, сославшись на мигрень, а потом он увидел в соцсетях её фотографии с вечеринки в тот же вечер. Как она скривилась, когда отец подарил ей на день рождения набор серебряных ложек — «совок какой-то». Как она называла его родителей «твои рязанские родственники», будто они были какой-то диковинной экзотикой, а не её семьёй тоже.
Он всегда её оправдывал. Перед родителями, перед самим собой. «Она просто другая, из другой среды. Она не привыкла. Её нужно понять». Но сейчас, пробиваясь сквозь снежную бурю, он чувствовал, что лимит понимания исчерпан. Внутри что-то оборвалось. Струна, которая натягивалась годами, наконец лопнула.
К родительскому дому он подъехал уже в сумерках. Его внедорожник с трудом пробился по нечищеной просёлочной дороге и застрял в сугробе у самых ворот. Дальше — только пешком. Кирилл выключил двигатель. Перед ним стояла картина, от которой свело желудок. Дом почти по окна первого этажа утопал в снегу. Огромные белые шапки лежали на крыше, на заборе, на ветках старой яблони. От калитки к дому вела узкая, едва заметная траншея — видимо, отцовских рук дело.
Он вылез из машины. Морозный воздух обжёг лицо. Тишина стояла звенящая, нарушаемая только скрипом снега под ногами. В окнах дома горел тёплый жёлтый свет. Живые. Слава богу.
Он добрался до крыльца, отряхнул снег с ботинок и вошёл в дом. В нос ударил знакомый с детства запах — пирогов, валокордина и чего-то ещё, неуловимо-родного. Из комнаты вышел отец. Бледный, осунувшийся, в старом растянутом свитере.
— Кирюха… приехал, — он попытался улыбнуться, но вышло криво. — А мы уж не ждали. Думали, не пробьёшься.
— Пробился, — коротко ответил Кирилл, снимая куртку. — Где мать?
— На кухне. Пироги печёт. Услышала, что машина подъехала. А Мариночка где? Не смогла?
Кирилл на секунду замер. Что сказать? Правду? Что его жена предпочла встречу с подружками спасению его родителей? Или соврать, как обычно?
— Заболела, — бросил он, не глядя отцу в глаза. — Температура высокая. Решили не рисковать.
Отец понимающе кивнул. Или сделал вид, что понял.
— Ну да, ну да. Дело такое. Простуда сейчас злая ходит. Ну, проходи, мой руки, сейчас ужинать будем.
На кухне хлопотала мать. Увидев его, она всплеснула руками, бросилась обнимать.
— Сыночек! Родной! Приехал! А мы тут с отцом с ума сходим!
Она суетилась, ставила на стол тарелки, доставала из холодильника соленья, нарезанное сало. Кирилл сел за стол. Он чувствовал себя выжатым как лимон. Усталость от дороги смешивалась с тяжестью на душе.
— Ты ел что-нибудь? — спросила мать. — Голодный, небось. Вот, пирожок с капустой, горячий ещё. А где Мариша? Что, не отпустили дела городские?
И снова этот вопрос. Он повторил свою легенду про болезнь. Мать покачала головой, но в её глазах он увидел то же самое, что и у отца — застарелую обиду и нотку злорадства. «Мы так и знали. Мы тебя предупреждали». Они никогда не говорили этого вслух, но он читал это в их взглядах, в интонациях, в паузах.
Весь следующий день, субботу, Кирилл разгребал снег. Он встал в семь утра, выпил чашку крепкого чая и вышел на улицу. Мороз стоял трескучий. Снег, плотный, слежавшийся, поддавался с трудом. Он работал методично, отбрасывая лопатой кубометры белой массы. Сначала расчистил проход от дома до калитки. Потом — дорожку к сараю с дровами. Потом принялся за площадку перед домом, чтобы можно было загнать машину.
Отец несколько раз выходил на крыльцо, давал советы.
— Ты не так берёшь. Снизу подрезай, пластами. Легче пойдёт.
Кирилл молча кивал и продолжал работать по-своему. Он не хотел советов. Он хотел, чтобы его просто оставили в покое. Мышцы ныли. Спину ломило. Пот градом катился по лицу, несмотря на мороз. Он работал со злым остервенением, представляя на месте каждого комка снега лицо Марины. Вот её насмешливая улыбка. Вот её холодные глаза. Вот её слова про «двадцать первый век». Он втыкал лопату в сугроб снова и снова, вымещая всю свою ярость и обиду.
К обеду он едва стоял на ногах. Мать позвала его есть. Он молча съел тарелку горячего борща, выпил стопку отцовской настойки на кедровых орешках. Алкоголь ударил в голову, усталость немного отступила.
— Отдохнул бы, сынок, — сказала мать. — Куда ты гонишь? Снег не волк, в лес не убежит.
— Надо закончить, — буркнул он и снова вышел на улицу.
Он работал дотемна, пока последние лучи солнца не погасли за заснеженными деревьями. Когда он закончил, территория перед домом была расчищена. Машина стояла во дворе. Дрова были перенесены к крыльцу. Он сделал всё. Он чувствовал себя героем. Усталым, разбитым, но героем.
Вечером сидели у телевизора. Отец смотрел новости, изредка комментируя политику президента Трампа и ситуацию на Ближнем Востоке. Мать вязала. Кирилл тупо смотрел на экран, не вникая в суть происходящего. Он достал телефон. Ни одного звонка. Ни одного сообщения от Марины. Она даже не поинтересовалась, как он доехал, как дела. Пустота.
Ему вдруг стало так тошно, что захотелось выть. Он встал.
— Пойду пройдусь.
— Куда на ночь глядя? — встревожилась мать. — Заболеешь.
— Не заболею.
Он вышел на крыльцо. Небо было ясным, усыпанным яркими зимними звёздами. Мороз крепчал. Он глубоко вдохнул ледяной воздух. Тишина. Только где-то далеко лаяла собака. Он думал о том, что будет делать, когда вернётся. Устроит скандал? Потребует развода? Или сделает вид, что ничего не было, и они продолжат жить в своей красивой, холодной квартире, как два чужих человека?
Он не знал. Впервые за много лет он не знал, что делать. Его уверенность, его правильность, его мир, где всё было разложено по полочкам, рухнул.
В воскресенье днём он собрался обратно. Мать наложила ему в сумку контейнеры с едой: пироги, котлеты, домашний творог.
— Мариночке передай, пусть поправляется. Творожок домашний, для здоровья полезно.
Кирилл стиснул зубы. Даже сейчас, после всего, он должен был поддерживать эту лживую игру.
— Спасибо, мам. Передам.
Отец провожал его до машины. Похлопал по плечу.
— Ты это… не сердись на неё. Бабы — они другие. У них своя логика. Ты мужик, ты должен быть умнее.
Кирилл ничего не ответил. Просто сел в машину, завёл двигатель и поехал.
Обратная дорога показалась ему короче. Он гнал, не обращая внимания на знаки ограничения скорости. Он хотел скорее вернуться. Ему нужно было посмотреть ей в глаза. Нужно было что-то решить. Сейчас, не откладывая.
Он ворвался в квартиру как вихрь.
— Марина!
Тишина. Он прошёл в гостиную. Пусто. В спальню. Кровать аккуратно заправлена. На туалетном столике, где обычно стояли её бесчисленные баночки с кремами и флаконы духов, было пусто. Он распахнул шкаф. Её половина зияла пустотой. Вешалки сиротливо качались на штанге. Ушли платья, блузки, костюмы. Ушли её вещи.
Сердце ухнуло куда-то вниз, в район желудка, и забилось там частым, испуганным голубем. Он метнулся обратно в прихожую. На тумбочке для ключей лежал белый конверт. Его имя, написанное её аккуратным, каллиграфическим почерком.
Руки слегка дрожали, когда он вскрывал его. Внутри был один листок бумаги.
«Кирилл, я ушла. Я больше не могу и не хочу быть бесплатным приложением к твоей жизни и твоим семейным обязанностям. Я устала чувствовать себя вещью, которую можно в любой момент сорвать с места и отправить на выполнение “сыновнего долга”. Ты хороший сын. Наверное. Но ты ужасный муж. Не ищи меня. Подаю на развод. Документы получишь по почте. Прощай».
Он перечитал записку дважды. Трижды. Слова плясали перед глазами. Ужасный муж. Подаю на развод. Этого не могло быть. Из-за какой-то поездки в Рязань? Из-за снега? Это был бред. Сон.
Он опустился на стул, держа в руках этот листок как смертный приговор. Значит, всё. Конец. Вот так просто. Она решила за него, за них обоих. Он провёл выходные, спасая её от выдуманной болезни в глазах его родителей, в то время как она спокойно собирала вещи и уходила из его жизни. Ирония была настолько жестокой, что ему захотелось рассмеяться.
Его взгляд упал на стол в гостиной. Среди идеального порядка, который она так любила, лежал один предмет, явно чужеродный. Кожаная папка для документов. Не его. И точно не её — она предпочитала более гламурные аксессуары. Видимо, забыла в спешке.
Он подошёл, механически открыл папку. Внутри лежали какие-то бумаги. Он вытащил верхний лист. Это была риелторская оценка объекта недвижимости. Адрес: Рязанская область, посёлок N, улица Лесная, дом 12. Его зрачки замерли. Это был адрес его родителей. Он быстро пролистал документы. Договор о намерениях. Предварительное соглашение о купле-продаже. Анализ коммуникаций. Всё было датировано последними двумя неделями.
Он ничего не понимал. Какая продажа? Родители ни слова ему не говорили. Они бы никогда не решились на это без него. Он пролистал до последней страницы предварительного договора. Раздел «Покупатель». И тут он увидел фамилию. Знакомую фамилию. Фамилию мужа лучшей подруги Марины. Той самой, к которой она якобы уехала на «бранч с девочками».
Воздух вышел из лёгких резким хрипом, рука инстинктивно прижалась к рёбрам. Голова закружилась. Снег. Её отказ ехать. Срочный отъезд из квартиры. Это не было импульсивным решением. Это не было ссорой из-за помощи родителям. Всё это время, пока он, как идиот, махал лопатой, чувствуя себя героем-спасителем, за его спиной разворачивалась совершенно другая история. Ссора была лишь предлогом. Ей нужно было, чтобы он уехал из города на все выходные. Чтобы он был далеко и ничего не знал. Чтобы не смог помешать.
Помешать чему? Он снова посмотрел на бумаги. В графе «Особые условия» мелким шрифтом было прописано: «Продавец гарантирует полное юридическое и физическое освобождение объекта в течение трёх месяцев с момента подписания основного договора. В случае неисполнения…»
Он не дочитал. Взгляд зацепился за подпись со стороны продавца. Две подписи. Его отца. И его матери. Подделанные? Не может быть. Но зачем им это? Продавать дом, в котором они прожили сорок лет, и молчать? Продавать его за спиной у единственного сына?
И тут в его мозгу, как вспышка молнии, сложились два и два. Звонки матери. Её панический голос. Настойчивые просьбы приехать. Они не просто просили о помощи. Они выманивали его из Москвы. Они играли с ним в одну игру. Они с Мариной были заодно.