Анна стояла у раковины, спокойно перебирая тарелки в тёплой воде. За спиной раздался резкий звук — Людмила Фёдоровна с силой распахнула дверцу кухонного шкафа.
— Ты что, совсем обнаглела?!— свекровь выдернула оттуда бутылку шампуня и трясла ею перед лицом Анны, будто улику на суде. — Восемьсот рублей! Это что, золотой шампунь?! Ты вообще понимаешь, сколько это денег?
Анна не обернулась. Продолжала мыть чашку, стирая с неё остатки чая.
— Это мой шампунь, Людмила Фёдоровна, — сказала она ровно. — И куплен на мои деньги. Мои, если что, не ваши.
— Ага, твои… — свекровь фыркнула, закатывая глаза. — Твои, значит. А квартиру чья мы тут снимаем, а? Чья мебель? Кто за газ платит? Мой Димочка! А ты живёшь как королева! Даже тряпку в руки взять не можешь, всё я, я, я…
— Я как раз сейчас с тряпкой, — Анна сжала губку так, что из неё брызнула вода. — Вы заметили?
— Не хамь! — Людмила Фёдоровна ударила ладонью по столу. — Мне тридцать лет в школе отработать пришлось, чтоб такое хамство терпеть!
Анна медленно вытерла руки полотенцем и наконец повернулась к свекрови.
— А мне тридцать лет — и я только начинаю понимать, сколько лишнего в своей жизни терплю. Спасибо вам за науку.
Людмила Фёдоровна замерла на секунду, будто не ожидала такого ответа. Потом резко развернулась и вышла из кухни, демонстративно топая тапочками. За ней потянулся шлейф духов — дешёвый «Жасмин», который она покупала литрами.
Анна опустилась на стул и потянулась за бутылкой минералки. Вода была тёплая, но пить хотелось так, будто в горле застрял ком обид.
Шесть лет замужества.
Шесть лет жизни в одной квартире с Людмилой Фёдоровной, которая вела себя так, будто Анна — не жена её сына, а нелегальная субарендаторша.
Когда они только познакомились, Дмитрий казался другим. Мягким, заботливым. Говорил, что живёт с мамой временно— после развода родителей так сложилось. Обещал, что они съедут, как только накопят.
Но годы шли, а деньги «копились» только на его новую куртку, поездки с мамой в санатории и бесконечный ремонт в этой проклятой трешке.
Анна закрыла глаза.
Она не пила, не курила, но в такие моменты ей хотелось и того, и другого.
Дверь приоткрылась ближе к полуночи. Дмитрий зашёл на цыпочках, хотя в квартире и так все бодрствовали. В руках — пакет из «Пятёрочки» и банка пива.
Он замер у холодильника, заглядывая внутрь, будто надеялся, что ужин волшебным образом появился сам.
— Ты ужинала? — спросил он, не оборачиваясь.
— Да, мы с твоей мамой поскандалили на первое, второе и компот. Очень сытно.
Дмитрий поморщился. Закрыл холодильник, сел напротив, открыл пиво. Сделал глоток.
— Ну не начинай опять…
— Я не начинаю, Дима. Я заканчиваю.
Он поднял на неё глаза.
— Что?
— Я уезжаю.
Дмитрий застыл с банкой пива в руке. Пиво было тёплое, пена осела, но он всё ещё держал её, будто не решаясь сделать следующий глоток.
— Куда уезжаешь?— спросил он наконец, и в его голосе прозвучало не столько беспокойство, сколько раздражение. Как будто Анна снова затеяла что-то неудобное.
Она медленно потянулась за письмом, лежавшим на столе, и протянула ему.
— Дедушка умер. Оставил мне квартиру. В Сергиевом Посаде.
Дмитрий схватил листок, пробежал глазами текст. Брови поползли вверх.
— Ты серьёзно?
— Да. И если это правда — я переезжаю.
Он откинулся на спинку стула, закатив глаза.
— Ну вот, опять драма. Давай без истерик. Мама просто вспылила, ты же знаешь, какая она. Утром остынет и сама извинится.
Анна рассмеялась. Коротко, без радости.
— Она не извинится. Потому что не считает себя виноватой. И ты тоже. И знаешь что? Мне надоело ждать, когда вы оба начнёте меня замечать.
Дмитрий нахмурился.
— Что за бред? Я тебя замечаю!
— Да? — Анна встала, подошла к окну. За стеклом мерцали огни ночной Москвы. — Ты заметил, что я три года просила съехать от твоей мамы? Что я платила за половину продуктов, хотя ты говорил, что «деньги не главное»? Что твоя мать каждый день напоминает мне, что я здесь лишняя?
Он заерзал на стуле.
-Ну… она просто привыкла командовать. Её не переделать.
— А меня — можно?— Анна повернулась к нему. — Я больше не хочу быть удобной. Завтра я еду к нотариусу. А потом — в Сергиев Посад. Если хочешь — поедешь со мной. Но без неё.
Дверь в кухню распахнулась. На пороге стояла Людмила Фёдоровна в старом халате, с поджатыми губами. Видно было, что она подслушивала.
— Это ещё что за спектакль? — прошипела она. — Куда это она собралась?
Дмитрий вздохнул.
— Мама, отстань…
— Нет уж, дорогая!— свекровь шагнула вперёд, тыча пальцем в воздухе. — Ты думаешь, если у тебя теперь халявная квартирка, то ты королева? А мой сын? Он что, должен за тобой бегать?
Анна не стала отвечать. Она взяла со стола свою чашку, спокойно допила воду и поставила её в раковину.
— Я не королева, Людмила Фёдоровна. Я просто свободный человек. А ваш сын…— она посмотрела на Дмитрия, — …он сам решит, что ему важнее.
Свекровь задохнулась от ярости.
—Да как ты смеешь! Дима, ты слышишь, как она со мной разговаривает?!
Дмитрий встал, почесал затылок.
— Мама, давай завтра поговорим…
— Нет, не завтра! Сейчас!
Но Анна уже вышла из кухни.
Спальня была тихой. Дмитрий лежал на краю кровати, спиной к ней, делая вид, что спит. Анна сидела у окна, смотрела на сумки, которые уже собрала.
— Ты правда уезжаешь? — вдруг спросил он, не поворачиваясь.
— Да.
— А если… я скажу маме, чтобы она перестала?
Анна усмехнулась.
— Ты не скажешь. Потому что боишься её. Как и всего остального.
Он резко перевернулся.
— Я не трус!
— Тогда почему ты шесть лет молчал?
Дмитрий не нашёл что ответить.
Анна потушила свет.
— Спи. Завтра рано вставать.
Серое ноябрьское утро встретило Анну холодным дождём. Она стояла у зеркала в прихожей, поправляя воротник пальто, когда из спальни вышел Дмитрий. Его глаза были красными, будто он не спал всю ночь.
— Ты правда это делаешь? — хрипло спросил он, опираясь о дверной косяк.
Анна проверила документы в сумке, не поднимая глаз:
— Давно пора.
Людмила Фёдоровна, услышав шум, вышла из своей комнаты в бигудях и стёганом халате.
— Ой, какая торжественная церемония! — язвительно заметила она. — Не забудь выключить свет, когда уйдёшь. Хотя нет, мы ведь за тебя платим.
Анна медленно повернулась к свекрови:
— С сегодняшнего дня — нет. Ключи на тумбе.
Дмитрий нервно провёл рукой по лицу:
— Может, я тебя провожу? На такси хотя бы…
— Не надо, — Анна взяла чемодан. — Я уже вызвала машину.
Платформа Ярославского вокзала была почти пустынна. Анна купила чай в бумажном стакане и села на холодную скамью. Чай был слишком горячий и слишком сладкий, но она пила маленькими глотками, чувствуя, как тепло разливается по телу.
В кармане зазвонил телефон. Дмитрий. Она посмотрела на экран несколько секунд, затем отклонила вызов. Через минуту пришло сообщение: “Давай поговорим. Это же не конец?”
Анна закрыла глаза. В памяти всплыли шесть лет унижений, пустых обещаний, его трусливое молчание каждый раз, когда мать оскорбляла её. Она набрала ответ: “Для меня — нет. Для тебя — это начало. Выбирай.”
Поезд подошёл точно по расписанию.
Квартира дедушки оказалась небольшой, но уютной. Старинный паркет скрипел под ногами, а из окна кухни открывался вид на Лавру. Анна первый вечер провела, протирая пыль с мебели и разбирая старые книги.
Телефон звонил ещё несколько раз. Сначала Дмитрий, потом — неожиданно — Людмила Фёдоровна. Анна не стала брать трубку. Вместо этого она открыла окно, вдохнула свежий воздух и впервые за долгое время почувствовала… лёгкость.
Вечером, заваривая чай, она обнаружила в шкафу дедушкину коллекцию марок. Сидя за кухонным столом, она разглядывала их при свете лампы, и вдруг поняла — это первый вечер, когда никто не кричит, не упрекает, не требует от неё отчёта.
Через три дня в дверь позвонили. Анна, думая о курьере с её заказом, открыла без раздумий — и увидела Дмитрия.
Он стоял с рюкзаком за плечами, без пальто, хотя на улице было не больше пяти градусов.
— Я… я приехал, — пробормотал он.
Анна скрестила руки на груди:
— Один?
Он кивнул:
— Мама не знает, что я здесь.
В его глазах читалась смесь надежды и страха. Анна вздохнула и отступила в сторону:
— Заходи. Но только на чай.
Анна наполнила чайник водой, намеренно делая это медленно, чтобы собраться с мыслями. Дмитрий сидел за кухонным столом, нервно постукивая пальцами по дедушкиной скатерти с вышитыми петухами.
— Квартира… хорошая, — пробормотал он, оглядываясь.
— Да, — коротко ответила Анна, ставя чашки. — Не трешовка в хрущёвке, где в ванной грибок, а на кухне пахнет твоей маминой тушёнкой.
Дмитрий поморщился, но промолчал. Когда Анна поставила перед ним чашку, он вдруг схватил её руку:
— Послушай… Я понял, что был неправ. Давай попробуем всё исправить?
Анна медленно высвободила руку:
— Интересно, что именно ты “понял”? Что твоя мать — тиран? Что ты всю жизнь прячешься за её юбку? Или просто понял, что теперь у меня есть жильё, и можно сбежать от неё?
Дмитрий опустил глаза. В его позе было что-то детское — ссутуленные плечи, дрожащие губы.
— Она… она не всегда была такой, — тихо сказал он. — После смерти отца она как будто сошла с ума. Я просто… не знал, как ей помочь.
Анна села напротив, впервые за вечер внимательно разглядывая мужа. Он постарел за эти недели разлуки — появились седые волосы у висков, глубокие морщины вокруг глаз.
— А мне кто поможет, Дима? — спросила она мягко. — Кто вернёт мне шесть лет жизни?
Он резко поднял голову:
— Я всё исправлю! Устроюсь на вторую работу, снимем квартиру… Маму отправим в тот санаторий, который она хотела…
Анна покачала головой:
— Ты опять ищешь лёгкие пути. “Отправим маму” — это не решение. Ты должен выбрать. Раз и навсегда.
Они говорили до глубокой ночи. Дмитрий, впервые за годы брака, рассказал, как в детстве мать била его ремнём за двойки, как контролировала каждый шаг. Анна слушала, иногда вставляя реплики:
— И ты решил, что я должна жить в таком же аду?
Под утро Дмитрий, обессиленный, уснул на диване. Анна накрыла его пледом и села у окна, глядя на розовеющее небо. В голове крутилась одна мысль: “Слишком поздно. Слишком много сломанного”.
Дмитрий проснулся от запаха кофе. Анна стояла у плиты в старом дедушкином халате.
— Я подумала… — начала она, не оборачиваясь. — Ты можешь пожить здесь. Неделю. Пока найдёшь себе жильё.
Он подскочил:
— В смысле? Ты предлагаешь… развод?
Анна повернулась, держа в руках дымящуюся сковороду:
— Я предлагаю тебе шанс начать новую жизнь. Без матери. Без меня. Просто… стать наконец взрослым.
В её голосе не было злости — только усталая решимость. Дмитрий понял: это не проверка, не женская игра. Это конец.
Когда он уходил с рюкзаком, Анна не стала его провожать. Стояла в дверях кухни, обхватив себя за плечи.
— Спасибо за чай, — пробормотал он.
— Удачи, Дима.
Дверь закрылась. Анна медленно опустилась на стул и закрыла лицо руками. Не плакала — просто сидела так несколько минут. Потом встала, подошла к окну. На улице Дмитрий шёл к станции, сутулясь под тяжестью рюкзака и своих мыслей.
В этот момент зазвонил телефон. Людмила Фёдоровна. Анна взяла трубку:
— Алло?
— Где мой сын?! — раздался истеричный крик.
Анна улыбнулась:
— Вы знаете, Людмила Фёдоровна… Теперь это ваш вопрос. Мой — я уже решила.
И положила трубку.
Прошло три месяца.
Анна стояла у окна своей квартиры в Сергиевом Посаде, наблюдая, как первые снежинки медленно опускаются на крыши домов. В руках она держала чашку горячего чая с мёдом — привычка, которую переняла у дедушки.
Квартира уже не выглядела чужой. Книги заняли своё место на полках, на стене висели несколько её фотографий, а на кухне пахло свежей выпечкой — Анна недавно увлеклась готовкой и теперь каждое утро пекла булочки с корицей.
Телефон вибрировал на столе. Сообщение от коллеги по новой работе — Анна устроилась в местный музей экскурсоводом. Ей нравилось рассказывать людям о истории города, видеть их заинтересованные лица.
Она ответила, улыбнулась и отложила телефон.
За эти месяцы Дмитрий звонил лишь дважды. Первый раз — через неделю после их разговора, чтобы сказать, что подал на развод. Второй — месяц назад. Тогда он говорил что-то о том, что «всё осознал», что «мама наконец оставила его в покое», но Анна лишь вежливо выслушала и пожелала ему удачи.
Она больше не злилась. Но и не испытывала ничего, кроме лёгкой грусти — как будто закрыла книгу, которую когда-то любила, но теперь история в ней закончилась.
Выходя из музея в тот вечер, Анна наткнулась на знакомую фигуру у входа.
Дмитрий.
Он стоял, замерзая в лёгкой куртке, и курил. Увидев её, резко выбросил сигарету и сделал шаг вперёд.
— Привет, — сказал он неуверенно.
Анна остановилась.
— Что ты здесь делаешь?
— Я… хотел увидеть тебя.
Он выглядел иначе. Похудел, отрастил короткую щетину, в глазах больше не было той привычной усталости.
— Ты одна? — спросила Анна, оглядываясь.
— Да. Мама… мы больше не живём вместе.
Анна медленно кивнула.
— Хочешь прогуляться?
Они пошли вдоль набережной. Дмитрий рассказывал, что снял комнату в Москве, устроился в другую фирму, даже начал ходить к психологу.
— Я понял, что если ничего не изменить, то так и останусь… тем, кем был, — сказал он, глядя на воду.
Анна молчала.
— Я не пришёл просить тебя вернуться, — продолжил он. — Просто хотел… извиниться. По-настоящему.
Она остановилась, повернулась к нему.
— Ты извиняешься. Хорошо. А что дальше?
Дмитрий вздохнул.
— Не знаю. Но я хотел, чтобы ты знала — я больше не тот человек.
Анна посмотрела на него, на его новые морщины у глаз, на руки, которые больше не дрожали.
— Я рада за тебя, — сказала она наконец. — Но моя жизнь теперь здесь. И я не хочу оглядываться назад.
Он кивнул, словно ожидал этого.
— Тогда… хотя бы друзьями останемся?
Анна улыбнулась.
— Друзьями.
Позже, вернувшись домой, Анна заварила чай и села у окна.
Снег шёл сильнее, улицы постепенно белели.
Она взяла в руки дедушкину фотографию — старый снимок, где он улыбался, сидя на этой же кухне.
— Спасибо, — прошептала она.
За окном горели фонари, вдалеке виднелись купола Лавры.
Анна наконец была дома.
Снег в Сергиевом Посаде лёг плотным ковром, превратив город в зимнюю сказку. Анна, закутавшись в тёплый плед, сидела у камина (его она восстановила по чертежам деда) и перечитывала старые письма родственников. Ветер завывал за окнами, но в квартире было уютно и тепло.
На кухне закипал самовар — ещё одна семейная реликвия, которую она отреставрировала. Запах свежего имбирного печенья смешивался с ароматом хвои от новогодней ёлки (Анна впервые за много лет решила украсить её).
В музее, где работала Анна, готовились к рождественской выставке. Коллега — местная художница Марина — стала её первой настоящей подругой в городе.
“Знаешь, тебе нужно выбраться в люди,” — говорила Марина, помогая развешивать картины. — “В субботу у нас собирается компания в Лавке художника. Приходи!”
Анна колебалось. После всего пережитого она привыкла к одиночеству. Но в тот вечер она всё же надела своё тёмно-синее платье и пошла.
“Лавка художника” оказалась уютным антикафе с винтажной мебелью и запахом свежемолотого кофе. Анна только подходила к столику Марины, когда заметила знакомый профиль за соседним столом.
Дмитрий.
Они встретились взглядами. Он был один, с блокнотом в руках, и выглядел… спокойным. Совсем не таким, каким она помнила его в последние месяцы их брака.
“Можно?” — он показал на свободный стул рядом с её столиком.
Оказалось, Дмитрий приехал в город на выходные — просто сменить обстановку. Он снимал комнату в центре, много ходил пешком, даже посетил несколько музеев.
“Я начал рисовать,” — признался он, показывая зарисовки в блокноте. — “Психолог сказал, это помогает.”
Анна с удивлением рассматривала эскизы. Среди них был и знакомый дом — их бывшая квартира, но изображённая с такой тоской, что стало ясно: он действительно скучает. Но не по ней, а по тому, каким мог бы быть их дом.
Когда вечер закончился, Дмитрий проводил её до дома. У подъезда он неожиданно сказал:
Я понял одну вещь. Мы оба заслуживаем счастья. Просто… разного.
Анна кивнула. Впервые за много месяцев она почувствовала не горечь, а лёгкость.
Поезд утром? — спросила она.
Да. В семь.
Тогда спокойной ночи, Дима.
Спокойной ночи, Аня.
***”
31 декабря Анна проснулась от звонка в дверь. На пороге стояла Марина с шампанским и охапкой подарков.
“Мы встречаем Новый год у меня! — объявила подруга. — Ты главный гость!”
В ту ночь, среди смеха, песен и боя курантов, Анна вдруг осознала: она счастлива. По-настоящему. Без оглядки на прошлое.
Когда часы пробили двенадцать, она загадала желание: “Пусть новый год принесёт столько же света, сколько было в этом доме при дедушке.”
За окном рассыпались зимние звёзды. Где-то далеко гудел поезд, увозя старые обиды в прошлое.
Снег кружился за окнами старой квартиры, превращая Сергиев Посад в волшебный зимний городок. Анна стояла у плиты, помешивая глинтвейн — фирменный рецепт её деда, который она наконец-то освоила в совершенстве. Аромат корицы, апельсинов и гвоздики наполнял уютную кухню, смешиваясь с запахом свежей хвои от ёлки.
На столе лежала открытка от Марины: “Жду тебя и малыша весной на даче!”. Анна погладила округлившийся живот — ещё три месяца, и её жизнь изменится навсегда. Неожиданная беременность после всех этих лет бесплодных попыток казалась чудом, подарком новой жизни.
Звонок в дверь заставил её вздрогнуть. На пороге стоял Дмитрий, весь запорошенный снегом, с огромным букетом зимних цветов и коробкой детских вещей.
— Я… я просто хотел поздравить, — пробормотал он, не решаясь переступить порог. — Марина сказала…
Анна улыбнулась и отступила в сторону:
— Заходи, замёрз ведь.
Он осторожно ступил в квартиру, оглядываясь — так много изменилось за этот год. На стенах висели её акварели, на книжных полках стояли новые книги, а в углу уже красовалась колыбель, купленная на местной ярмарке.
— Ты… хорошо выглядишь, — сказал Дмитрий, неловко подавая цветы.
— Спасибо. Чай или глинтвейн?
Они сидели у камина, и Дмитрий рассказывал о своей новой жизни. О том, как наконец переехал в отдельную квартиру, как мать сначала бойкотировала это решение, но потом смирилась. Как он бросил ненавистную работу и устроился в небольшую дизайн-студию.
— Я даже начал выставляться, — признался он, показывая фотографии с первой скромной выставки. — Крошечная галерея, пара десятков зрителей… Но мне нравится.
Анна внимательно рассматривала снимки:
— Ты стал другим. Спокойным.
— Давно пора, — он вздохнул. — Жаль, что понял это слишком поздно.
— Никогда не поздно, — тихо ответила Анна.
Когда Дмитрий собрался уходить, он неожиданно достал из сумки небольшой свёрток:
— Это… для малыша. Я сделал сам.
В упаковке оказалась деревянная погремушка в виде мишки — аккуратная, тщательно отшлифованная, с едва заметной гравировкой “С любовью, дядя Дима”.
— Спасибо, — Анна крепко сжала подарок в руках. — Он будет хранить её.
На пороге Дмитрий обернулся:
— Можно… можно иногда навещать? Только как друг. Чтобы знать, что у вас всё хорошо.
Анна кивнула:
— Двери всегда открыты.
Когда дверь закрылась, Анна подошла к окну. Снег падал густыми хлопьями, засыпая следы на тротуаре. Где-то там, в зимнем городе, шёл человек, который когда-то был центром её вселенной. Теперь их орбиты разошлись, но странным образом остались связанными этой новой, хрупкой нитью.
Она положила руку на живот, чувствуя лёгкий толчок:
— Всё будет хорошо, малыш. У нас есть свой дом. И своя история.
За окном горели фонари, отражаясь в миллионах снежинок. Новый год. Новая жизнь. И впервые за долгое время — настоящее чувство дома.
