Кира проснулась, как обычно, без будильника — в шесть ноль пять. В окно хмуро таращился апрельский рассвет, обещая слякоть и ветер. На кухне пахло вчерашним кофе и чуть-чуть — старым линолеумом. В углу под столом валялась чья-то носок-одиночка — судя по рыхлой пятке, Данькин.
Она поставила чайник, насыпала овсянку в кастрюльку и, мельком взглянув на холодильник, фыркнула. Магнит с надписью «Семья — это главное» криво держал квитанцию за ЖКХ. Вот уж правда. Главное для кого.
— Ой, да ладно тебе, Кира, — пробормотала она себе под нос. — Подумаешь, семья. Одно название.
Пока вода закипала, она успела кинуть взгляд на календарь. «25 апреля. Ага. День икс». Сегодня Мария Савельевна снова собиралась приезжать. «На недельку. Ну или как пойдёт».
Впрочем, про «недельку» Кира уже слышала. В прошлый раз неделька плавно растянулась на два месяца, а потом ещё месяц «пока подыскивает».
Дверь спальни скрипнула. Появился Даниил. Помятый, небритый, в тех самых домашних трениках, которые когда-то были синими, а теперь больше серые.
— Привет, — зевнул он. — Чё, уже варишь?
— Ага, уже. Как-никак, работать кому-то надо, — спокойно ответила она.
Даниил промолчал. Сел за стол. Пару секунд теребил сахарницу. Потом кашлянул, как делают люди, когда собираются сказать что-то неприятное, но очень нужное — им.
— Слушай, Кир… — начал он и сразу отвёл глаза в сторону. — Мамка… ну, в общем… она… ну, короче… она сегодня всё-таки приедет.
Кира молча выключила газ. Осторожно сняла кастрюльку. Осторожно поставила на подставку. И только потом выдохнула.
— Дань. Мы с тобой это уже обсуждали. В прошлый раз — помнишь? Она приедет на неделю. А потом месяц живёт на диване. Потом ещё два. И опять — “пока подыскивает”. И опять — “а у меня давление, я никуда”.
— Ну да, но ты ж знаешь… У неё сейчас непросто. Пенсия маленькая, здоровье… Ты ж понимаешь, мамка одна…
— Одна? — переспросила Кира с тонкой улыбкой. — А ты — это кто? Не её сын? Или ты теперь мебель, Дань?
Он поёжился, опустил глаза.
— Ну чего ты начинаешь… Она же не навсегда.
— Ага. Конечно. Она же всегда “не навсегда”. Пока не пропишется.
Даниил промолчал. Сделал вид, что изучает трещину на кружке. Кира в это время молча смотрела в окно. Вон там, между облупленным гаражом и ржавым забором, кто-то пытался выгулять огромного лабрадора, который гулять явно не хотел. “Точно, как Данька. Лишь бы ничего не делать. Волокут тебя, а ты сопротивляешься, но не сильно”.
— И ты что предлагаешь? — тихо спросила она.
— Ну… Ну, мамка спрашивала… У тебя ведь комната пустая. После твоей мамы… Ну, жалко ж, чтоб стояла.
— Комната моя, Дань. Квартира — моя. Купленная до брака. Напомнить?
Он вздохнул. Потрогал ложку, постучал ей о край стола.
— Ну ты ж не чужая ей… Мы семья, в конце концов.
Кира прыснула. Не удержалась. Настоящий, нервный смешок.
— Семья, говоришь? Ты знаешь, Даня, есть у меня смутное подозрение, что в твоём понимании “семья” — это когда я работаю, плачу ипотеку, коммуналку, налоги… А вы с мамкой — потребляете это счастье. Но при этом я — невестка. А значит, всегда немножко лишняя.
Он молчал. Потому что возразить было нечего. И потому что возражать он, в общем-то, и не умел. У него этот навык где-то на стадии эмбриона застрял.
Из телефона коротко пикнул мессенджер. Сообщение. Конечно, от Марии Савельевны.
“Кирочка, доброе утро! Я уже почти собралась. Выезжаю к вам часикам к одиннадцати. Там и всё обсудим. Целую. Мамочка.”
— А ты ей что, сказала, что я не против? — не поворачивая головы, спросила Кира.
— Ну… Она сама решила. Я ж не мог ей… ну… отказать.
— Конечно. Ты ж не мог. А я — могла. Но, как всегда, никто не спросил.
Она подошла к окну. Долго смотрела, как дворник метёт старым скрипучим скребком лужу. Потом тихо добавила:
— Знаешь, Дань… А ведь скребок — он хоть что-то делает. Не то, что некоторые.
И молча ушла в ванную.
Напряжение повисло в воздухе густо, как пар после душа. Но ссоры пока не было. Пока.
Мария Савельевна ввалилась в квартиру в одиннадцать ноль восемь. С двумя чемоданами и клетчатой хозяйственной сумкой, из которой торчал увядший укроп и пакет с надписью «Скидки! Всё по 49».
— Ой, Кирочка, ну здравствуй, солнышко ты моё! — заливалась она, разуваясь строго посреди коридора, чтобы песок с её ботинок равномерно разошёлся по всему линолеуму. — Ну как вы тут без меня-то?
Кира сжала губы. Не ответила. Просто пошла за тряпкой.
Мария Савельевна тем временем уже скинула шаль, отряхнула её (естественно, прямо на половичок), огляделась и строго сказала:
— Что-то у вас тут как-то… прохладно. Наверное, батареи отключили. Ох, беда, беда… Данечка, подвинь вон тот стул поближе к батарее, а то мои ноженьки совсем отказываются.
— Ага… — вяло откликнулся Даниил, подвигая скрипучий стул. — Сейчас, мам.
Кира вернулась с тряпкой и молча начала подтирать песок.
— Ты аккуратнее, Кирочка, а то у тебя и так поясница больная, — ласково протянула Мария Савельевна, наблюдая за её движениями. — Я помню, помню, как ты тогда жаловалась… Ну, ничего, сейчас мы тут обустроимся, заживём, как люди.
— М-м… — только и сказала Кира, выжимая тряпку. — Вы тут, я смотрю, уже живёте.
— Ну а как же! — весело откликнулась свекровь. — Я ж своих-то не брошу. Родная кровь всё-таки.
Она важно осмотрела коридор. Глаза её зацепились за дверцу старого серванта, где стояла мамино хрустальное блюдо.
— Слушай, Кирочка… А это что? Оно ж тут просто место занимает… Надо бы… Ну, потом посмотрим.
Кира промолчала. Сделала вид, что не слышит.
А вечером пришла Зинаида Петровна — соседка с пятого. Та самая, которая всегда знала всё про всех — и даже то, чего никто не знал.
— Ну, здравствуй, Кирочка, — сказала Зинаида Петровна, снимая платок и хлопая себя по бокам. — Гляжу, у вас тут опять цирк с лошадьми?
Кира усадила её на табуретку. Налили по кружке чаю — тот самый, “гранулированный, но заваристый”.
— Ох, Зин, — устало выдохнула Кира. — Ну, сама видишь. Она приехала. Опять.
— А ты чего? Опять пустила? — брови Зинаиды Петровны взлетели вверх. — Я ж тебе говорила ещё в прошлый раз. Эти — как тараканы. Если в щёлку пролез, то уже всё, прописался навсегда.
— Да кто меня спрашивал-то… Даня как всегда — «ну мама, ну жалко». А мамочка — уже шкаф проверила. Сказала, что «надо бы освободить одну полочку».
— Полочку?! — ахнула Зинаида. — Щас будет не полочка. Щас будет: «Кирочка, а зачем тебе две сковородки?» Или: «Ой, а у меня кресло есть старенькое, давай твоё выкинем».
— Уже сказала, что «ковёр мой как-то не очень уютный». Говорит, надо бы поменять. А то — пыль.
Зинаида мотнула головой.
— Так. Кира. Внимание. Надо действовать. Или она у тебя тут прописку нарисует, или внучат завезёт, чтоб ты потом их растила. А твой этот… ну… Данечка…
— Данечка мой, да, — горько кивнула Кира. — Только по документам муж. А так — приложение к маме.
Тут как раз из комнаты донёсся голос Марии Савельевны:
— Ой, Кирочка, а у тебя, оказывается, интернет есть! Я тут подумала… Надо бы мне свою комнату оформить. Ты не знаешь, где заказывают шторы недорогие? А то мои старые не подойдут.
Зинаида приложила ладонь ко лбу.
— Господи… Она уже говорит «свою комнату»?
Кира закусила губу. Посмотрела в окно. Там уже вечерело. В окна напротив зажигались лампочки. Кто-то варил суп, кто-то гладил бельё, а кто-то просто смотрел телевизор. Жизнь шла. А у неё — застряла.
— Слушай, Зин… — вдруг медленно сказала Кира. — А если… ну… просто… взять и…
— И? — вскинула бровь соседка.
— И поставить всех на место. Раз и навсегда.
Зинаида кивнула.
— Вот. Вот ты, наконец, заговорила как человек. А то всё — «ну ладно», «ну потерплю». Сколько можно-то? У тебя квартира — твоя! А не этот филиал дома престарелых по материнской линии.
И вдруг из комнаты — опять:
— Кирочка! А где у тебя ключи запасные? Мне надо будет к парикмахеру сходить, а вы вдруг на работе…
Зинаида аж задохнулась:
— Ой, Кира… Держись. А лучше — не держись. Действуй.
В голове у Киры медленно, но уверенно начало складываться что-то… очень похожее на план.
— Кира… — голос Марии Савельевны был тягуч, будто растопленный маргарин, — я тут подумала… Ты ведь часто на работе, да? Ну, мы с Данечкой сами тут будем управляться. Мне просто ключик бы… запасной. Чтоб не сидеть, как в тюрьме.
Кира поставила чашку в раковину. Медленно. Очень медленно, чтобы не расколотить об край. Повернулась.
— Зачем? — спокойно спросила. — Ты ж всё равно не живёшь здесь. В гостях ключи не нужны.
— В гостях? — удивилась свекровь, широко округляя глаза. — Ну ты скажешь тоже! Какая я тебе гостья? Семья ведь. Родные люди. Ты вообще в курсе, что по закону…
— Ой, мама… — вздохнул Даниил из комнаты, — ну не начинайте.
— Нет, пусть объяснит! — уже повышая голос, встрепенулась Мария Савельевна. — Это что ж выходит? Я тут — никто, что ли?
— Ага, — сухо сказала Кира. — Именно так. Никто. Квартира — моя. Куплена до брака. И все эти ваши «по закону» можете приберечь для дачи советов соседкам в поликлинике.
— Да как ты смеешь! — свекровь встала, даже стул под ней скрипнул, как на суде присяжных. — Я твоего мужа вырастила, между прочим! На своих руках! А ты теперь выгоняешь меня на улицу?!
— Мужа? — переспросила Кира, склонив голову. — Так давай поговорим про мужа. Даня, а ты скажи… Ты тут вообще кто?
Из комнаты — молчание. Только щёлкнул пульт. Даня, как всегда, делал вид, что смотрит новости. Без звука.
— Я… Я просто не хочу ругаться, — наконец выдал он. — Мама же пожилой человек…
Кира расхохоталась. Громко, зло, до слёз.
— Ах, вот оно как! Пожилой человек! А я — молодая, да? У меня спина не болит, на работу хожу за двоих, квартиру выплачиваю, за свет, за воду, за вас обоих… Я кто тут? Спонсор вашей санаторно-курортной жизни?
Мария Савельевна побледнела, но быстро оправилась:
— Да ты… ты же знала, за кого замуж выходишь! Данечка — он тонкая душа. Ему нельзя нервничать!
— Ага, тонкая душа, — кивнула Кира. — Только у этой души руки в карманы мои регулярно лазают.
Она пошла в комнату. Достала из шкафа папку. Ровно, чётко положила на стол.
— Вот. Заявление на развод. Уже написано. Осталось дату поставить.
Мария Савельевна ахнула:
— Да ты… Ты что творишь?! А как же семья?! Как же…
— Семья? — Кира посмотрела на неё таким взглядом, что у той подбородок дёрнулся. — Семья — это когда друг другу помогают. А не сидят на шее.
Она повернулась к Даниилу:
— Даня. Вы оба — к маме. Она тебя растила, вот пусть теперь кормит.
— Да я… Я… — забормотал он, — а куда я…
— На диван. В её однушке. Вместе. Я верю, вы справитесь. Вы же команда.
Мария Савельевна побагровела:
— Да я… Да я в суд подам! Да я тебя!..
— Подавай, — Кира пожала плечами. — Только учти: квартира — моя. Документы у меня. А на алименты можешь рассчитывать ровно в той же степени, в какой Даня рассчитывал искать работу. То есть — никак.
Свекровь открыла рот, закрыла. Поперхнулась. Даня опустил голову, шаркая тапками.
Через два часа в коридоре стояли те же два чемодана и клетчатая сумка. Уже не такая бодрая, помятая, как и её хозяйка.
Мария Савельевна хлопнула дверью. Даня шлёпнул за ней.
В квартире повисла тишина. Такая, что даже холодильник от удивления перестал гудеть.
Кира присела на скрипучий стул. Смотрела в стену.
И вдруг… вдруг поймала себя на том, что улыбается. Спокойно. Без истерики. Просто улыбается.
На плите вскипал чайник. Пахло… свободой.
Она вздохнула:
— Ну что, Кирочка… А ведь, кажется, ты ещё кому-то нравишься. Себе.
И включила музыку. Громко. Чтобы слышала даже Зинаида Петровна.
Конец.
