— Опять ты без стука, — Мария подняла голову от раковины, где сражалась с трехдневной засохшей кастрюлей.
Вера Николаевна уже стояла в дверях кухни. На ней — то самое пальто, пахнущее нафталином, чесноком и упрёками. В руках — авоська, в глазах — вечное неодобрение.
— Дверь не была заперта, — пожала плечами свекровь и, будто у себя дома, полезла в холодильник. — А чего ей быть запертой, если ты с девяти утра дома сидишь? Или боишься, что мебель сбежит?
Мария сдержалась. Она всегда сдерживалась. Последние три года — как на диете по эмоциям: ничего острого, жирного и вызывающего спазмы в груди.
— Я просила вас не приходить без звонка, — спокойно сказала она, вытирая руки. — У нас не хостел.
— У вас, милая моя, даже на хостел не тянет, — вздохнула Вера Николаевна, ставя в холодильник контейнер. — Это котлеты Артёму. Из мяса, не из твоей сои. Я своему мальчику дрянь в рот класть не дам.
Слова упали, как тухлые яйца на плиту. Громко. Вонюче. Без возможности оттереть.
Мария отвернулась. Она могла бы укусить, но сил не было. Сегодня утром она обнаружила, что из заначки в шкафу пропали все накопленные ею наличные — пятьдесят тысяч. Денег не было. Ни Артём, ни свекровь, ни кот Шарик, по их заверениям, «даже не знали, где лежат». Магия исчезновения в однушке без антресолей.
— Где Артём? — спросила Мария, наконец.
— Работает, как проклятый. В отличие от некоторых, — Вера Николаевна пристроилась на табурет, хлопнула по коленке и продолжила, — Ты хоть работаешь где-то? Или всё ещё «на удалёнке»?
Мария сжала губы. Она писала тексты для интернет-магазинов. Работала ночами. Потому что днём — шумы, свекрови, и Артём, который просил «не щёлкать по клавишам, когда он играет».
— Я работаю. Только вам, видимо, проще думать, что я нахлебница.
— Не проще, а понятнее, — кивнула та. — Женщина должна в доме быть, не в облаках. А ты всё летаешь. С квартирой мечтаешь. Всё накопить пытаешься. Ха.
Ха. Именно. Потому что Мария давно знала: если бы не её долбаное терпение, она уже год как жила бы одна — хоть в комнате в «двушке» с тараканами, но одна. Без этих маминых котлет, без маминых ключей, без маминых «ха».
— Я свою половину сдала, — вдруг сказала Вера Николаевна, как бы между делом. — Деньги на ремонт вам отдам. С квартирой-то повезло. Теперь бы ещё тебя пристроить.
— Что значит — «пристроить»?
— Ну ты ж чужая тут. Наследство оформлено на Артёма. Дом бабушкин — он его продаёт. А ты, извини, по документам никто. Как жила «на временной прописке», так и живёшь.
Мария почувствовала, как что-то в животе скукожилось. Как от глотаемой горечи.
— Дом? Вы продали его? Когда?
— Вчера. Зачем тянуть. Всё равно вы в эту деревню не ездили. А я хоть в санаторий съезжу. Нервы лечить, — свекровь сладко улыбнулась. — Мальчик делал всё сам. Ты ж у нас женщина хрупкая, пусть мужик решает, верно?
— Без меня? — голос Марии сорвался. — Вы продали бабушкин дом без меня?!
— А чего тебя спрашивать? Тебе-то он какой стороной приходился?
Вечером Артём вёл себя как школьник, у которого из карманов торчат шпаргалки и враньё. В глазах — покаянность, в жестах — растерянность.
— Маш, ну не злись. Там возни много было. Документы, доверенность, налоговая. Мама всё на себя взяла. А деньги… ну… мы скинемся тебе на маникюр.
— Я копила! — выдохнула Мария. — Я! Эти деньги были не на маникюр, а на задаток! На ту самую квартиру, о которой ты мне полгода мозги выносишь — «давай снимать, давай в ипотеку, давай вместе». А ты… Ты продал родовое гнездо и не сказал ни слова?
— Родовое… Господи, ты же туда даже не ездила!
— Потому что туда ехала она! С рассадой! С пакетами! С нотами школьных гимнов! — голос её дрожал. — Мне там не было места. Как и тут.
Артём замолчал. Потом вдруг пошёл на кухню и, словно в театральной сцене, достал из морозилки водку. Плеснул в рюмку. Выпил. Без слов. Пауза была театрально затянута.
— Мама права, — сказал он потом. — Ты всегда недовольна. Всё не так. Всё чужое. Может, тебе и правда нужна своя квартира?
— А тебе, Артём, нужна новая жена. Которая будет молчать, когда её мать влезает в постель. Я — не такая.
— Тогда уходи, — сказал он тихо. — Только не делай из этого трагедию. Я устал.
Ночью Мария спала плохо. Если это можно было назвать сном. Больше — ожиданием, когда закончится трясущийся лифт внутри. Она встала в три. Взяла остатки денег — пятитысячную бумажку, которую хранила в банке для сахара — и пошла на кухню. Сделала кофе. Без молока. Слишком символично.
С утра её ждала повестка. Рекомендательное письмо, присланное на почту. Там была фамилия Артёма. И Веры Николаевны. И слово «оспаривание».
Её вычеркнули даже из доли.
Но в письме была одна строчка, которую она прочитала дважды:
«Ответчиком также выступает гражданка Мария Сергеевна Белова, не состоящая в официальных правоотношениях с наследуемым имуществом, но заявившая устное притязание.»
Она не заявляла ничего. Но кто-то — или что-то — это сделал.
Юрист в приёмной пахнул мятой и холодным ламинатом.
Молодой, гладкий, как пластиковый подоконник. Смотрел на Марию с деланным участием — вроде бы слушает, но как будто думает, где заказать обед.
— Уточните, вы претендуете на часть проданного дома?
— Я… нет, — она села, как в холодную ванну. — Я даже не знала, что он уже продан.
Хотя почему не знала? Знала. Но как жертва — не как соучастник.
Юрист кивнул, машинально записывая. Молча. В голове у него, наверное, давно шёл сериал, где такие, как она, — статисты.
— В деле указано, что вы утверждали: деньги на содержание дома частично вносились вами. Есть подтверждение?
Она посмотрела на него. Долго. А потом рассмеялась. Громко. Почти дико.
— Подтверждение? У меня есть швабра с выломанной ручкой, которую я покупала в пятёрочке! Есть кассовые чеки на краску для забора, которую я сама мазюкала, пока «мальчик» ваш в гараже с мамой закручивал банки!
— Кассовые чеки подойдут, — спокойно ответил юрист. — Только принесите их.
Она замолчала. Всё, что у неё было — это воспоминания и мозоли. Это и называлось «жить с мужем в доме». Без прав, но с обязанностями. Без доверия, но с отчётами по Сбербанку.
На пороге квартиры Вера Николаевна стояла, как жандарм. Руки в боки. В глазах — отравленное торжество.
— А ты чё не предупредила, что по юристам таскаешься?
— А вы мне ключ от дома оставили? Или я теперь, как бродячий кот, — без адреса, но с кличкой?
— Маш, не кипятись, — из-за спины вышел Артём. Вид у него был такой, будто он неделю ел мамины котлеты без запивки. — Мы ничего против тебя не имеем. Просто… ну… ситуация сложная.
— Сложная? — Она шагнула внутрь, резко, с хлопком двери. — Знаешь, что сложно? Выбрать между молчанием и самоуважением. Вот ты выбрал. Молчание.
— Ты истеришь, — пробормотал он, утыкаясь в телефон. — В суд всё равно никто не пойдёт.
— Уже идут.
Вера Николаевна вскинулась:
— Кто?!
— Не знаю. Но в повестке — ваш адрес. И фамилии. И пункт о сокрытии доли.
— Ах вот как! — закричала та. — Так ты, значит, решила нас по судам потаскать?! После того, как я тебя как родную в дом пустила!
— Вы меня не пускали. Вы меня прописали как тряпку. Чтобы пол мыть было удобнее.
— Убирайся! — завизжала свекровь. — С вещами! Сразу!
— С радостью. Только не забудьте, — Мария вытащила из сумки ключ, — вот этот вы мне отдали на Новый год. Помните? С ленточкой. Говорили: «Твоя теперь тоже».
Она положила его на полку. Ровно. С холодной ухмылкой.
— Пусть будет последним подарком от вашего «великого матриархата».
Мария сняла комнату у Любы — коллеги по фрилансу. Там был персиковый линолеум, чайник с запахом носков и окно, выходящее на стройку. Но главное — тишина. Без шагов свекрови. Без котлет. Без Артёма.
Телефон молчал. Сначала это радовало. Потом пугало.
На третью ночь пришла СМС:
«Маш, прости. Я просто не справился. Но ты же знаешь — ты сильнее».
Смешно. Он писал это лежа, вероятно, у мамы на диване, в той же футболке, что и три года назад, когда они впервые ездили в Икею и выбирали табурет. Только тогда он звал её «своей будущей женой». А теперь — «ты сильнее». Как будто она борец в одиночном забеге на выживание.
Ответа не было.
Через неделю пришло письмо. Судебное заседание назначено.
Истец — некий гражданин Серебров Алексей Геннадьевич. Якобы — племянник бабушки Артёма по линии деда.
Ага, приплыл.
Требует аннулировать продажу дома как сделку, нарушающую наследственные права. Указывает, что в доме временно проживала гражданка Белова М.С., участвовавшая в поддержании имущества и имеющая «веские морально-правовые основания на защиту доли».
Мария впервые за неделю сделала себе чай с лимоном. Без дрожи в руках.
Племянник. Ха. Мог бы быть выдуманным. Но фамилия была настоящей.
— Ты врёшь, — визгнула Вера Николаевна на пороге суда, будто они пришли не на заседание, а на семейную сечу.
— Нет, — спокойно ответила Мария, — я просто больше не молчу.
Артём стоял в стороне. В мятых брюках. Как преданный пес, который не понимает, куда делась хозяйка, но всё ещё надеется, что миску подвинут.
Юрист Марии — новый, женщина с глазами, как лёд на реке: красивые, но опасные — кивнула ей на вход в зал.
Судья был уставший, но честный. Слушал внимательно. Молчал долго.
Мария говорила отрывисто, как будто у неё в груди не сердце, а диктофон. Про краску. Про поездки в деревню. Про дни, когда она тащила кирпичи, а мама с сыном делали шашлык.
Потом выступал Серебров. Молодой, но настойчивый. Выглядел вполне настоящим. Говорил про родство, про незаконную продажу, про то, как Артём скрыл долю. Про то, что дом принадлежал «всей ветке», а не только одному «мальчику с мамой».
Всё смешалось. Кровь. Бумаги. Старые обиды.
А в конце заседания судья произнёс:
— В связи с необходимостью установить действительную структуру собственности, сделка признаётся приостановленной до выяснения всех обстоятельств. Ответчики обязаны предоставить документы о вложениях, проживании и участии гражданки Беловой. Следующее заседание — через месяц.
Мария вышла из зала как после операции без наркоза. Жива, но опустошена.
А на улице её ждал Артём.
— Ты всё это подстроила, — сказал он. — Нашла этого «племянника», заплатила ему. Чего ты хочешь?
— Себя, — ответила она. — Вернуть. Без вас обоих.
Он замер. А она пошла. Мимо. Спокойно. Как будто всю жизнь только и ждала этой прогулки — на свободу.
Но вечером — звонок.
— Здравствуйте, Мария Сергеевна? Это адвокат Алексея Сереброва. Он просил вас передать: «Не бойтесь. Они пытались провернуть то же самое с моими родителями десять лет назад. Но теперь — будет по-другому».
— Кто — «они»? — спросила она.
— Вера Николаевна. И Артём. Они давно с этим домом мутят. Вы — не первая. Но, возможно, последняя.
Мария впервые за долгое время надела платье. Не потому что хотелось, а потому что нужно было — показать зубы, нарисованные помадой.
Суд продолжался. И всё шло к развязке.
Адвокат Сереброва вывел карту: старые документы на дом, на которых красовалась подпись деда Артёма и — внимание — строка о завещании «родственникам прямой линии по мужской ветви». Веры Николаевны там не было. Артёма — не было. Но появился Алексей.
— Эти бумаги нашли в архиве, — объяснил адвокат. — И хотя завещание частично утратившее силу, оно демонстрирует намерение первоначального владельца. Кроме того…
И тут он вытащил квитанции.
Мария смотрела на них, как на золото из шахты. Фамилия: Белова. Назначение платежа: «ремонт крыльца», «замена проводки», «благоустройство участка».
Она забыла о них. Просто переводила деньги со своей карты — потому что надо. Потому что Артём «сейчас без зарплаты», а мама «болеет поясницей».
— Эти переводы зафиксированы. Их хватит, чтобы признать участие в содержании. А значит, у неё есть право.
— Это подстава, — шипела Вера Николаевна в коридоре. — Ты всё спланировала.
Голос у неё срывался, как старое радио.
— Это жизнь, — ответила Мария. — Только теперь она — моя.
Артём стоял в углу. Как тень от детства.
— Я просто хотел, чтобы всё было по-человечески, — выдавил он.
— По-человечески? — Мария шагнула ближе. — Ты продал дом, не сказав мне. Ты украл мои деньги. Ты выбрал тишину, когда надо было встать. Это не по-человечески. Это по-амёбному.
Суд вынес решение.
Продажа дома признана недействительной.
Собственность подлежит перераспределению.
Артём и Вера Николаевна обязаны выплатить Марии компенсацию за вложения, проживание и «моральный ущерб, вызванный нарушением её негласных прав как сожительницы».
Да, она была не женой.
Да, без брака, без прав, без статуса.
Но закон теперь смотрел дальше прописки.
Алексей Серебров — племянник, как оказалось, юрист, борец с чёрными схемами и одновременно — человек с очень тихой улыбкой — подошёл к ней после заседания.
— Вы же знаете, они не отступят. Вера Николаевна уже подала апелляцию.
— Пусть. У меня теперь есть чек за краску и голос, который не дрожит, — Мария подняла подбородок. — Мне этого хватит.
— Если хотите, можем объединиться. Подать встречный иск. Я знаю, они держали в заложниках ещё одну квартиру — мамину.
Мария молчала. В голове — гул. Но внутри — впервые за много лет — было тихо.
Через месяц она въехала в маленькую студию на окраине.
Окна выходили на шумное шоссе. Краска пахла новизной. Стены были голые. Но свобода — полная.
Она купила мультиварку. Не потому что надо, а потому что хотелось.
Сварила гречку. Сделала чай.
И вытащила старый половник из коробки — тот самый, с деревянной ручкой.
Поставила на видное место. Символ. Как меч. Как победа.
Телефон зазвонил.
«Артём».
Она смотрела на экран долго. Потом нажала «отклонить».
В этот момент — тишина в квартире была вкуснее, чем любые котлеты из мраморной говядины.
На почту пришло письмо.
От Алексея.
«Нашли ещё одну бумагу. В доме была доля ещё одной женщины. Родственницы. Пропала в 90-х. Мы можем сделать запрос. Если хотите — поможете разобраться. Это может быть началом большого дела. Вы нам нужны».
Мария подумала. Медленно.
Потом набрала:
«Я устала от чужих домов. Но если кому-то нужна помощь — я знаю, каково это, когда тебя делают лишней.
Пишите. Только без сюсюканья. Я теперь — невестка с документами».
Конец.