Маша любила порядок почти так же, как чистые полотенца на батарее. Она из тех людей, кто вечером раскладывает завтрашние носки рядом с кружкой для кофе — чтобы утро пошло без рывков. Илья смеялся, но уважал её педантичность: «С тобой у меня как расписание электричек». Они сняли светлую двушку в новом доме на окраине, свет падал на белые подоконники, в кладовке ровно стояли банки с крупами, а на холодильнике висел список покупок, где пункт «лимоны» всегда был подчеркивание в три линии.
Через две остановки трамвая жила его мама, Валентина Петровна. Женщина статная, с прической «как на приёме», уж точно не из скромных. И у Ильи была сестра — Света, с мужем Артёмом. Те двое по жизни шли мягкой походкой людей, которым всегда как-то «везёт»: то сосед принесёт стеллаж, то коллега «временно» отдаст дрель, то мама испечёт пирожки. Их «временно» и «ненадолго» всегда растягивались.
Первое время всё было мило. Валентина Петровна позвонила: «Деточки, у меня ключи старые остались от вашей двери — вы же не против, если я положу табуретку, а то ваша — неродная, шаткая?» Маша моргнула: «Какие ключи? Мы же сменили цилиндр». Илья улыбнулся примирительно: «Мам, давай мы сами табуретку выберем». Мама закатила глаза: «Ну-ну, самостоятельные». И вроде бы разошлись спокойно.
Через неделю у Маши на работе — отчёт, она бухгалтер в средней фирме. Сидит допоздна, рассылает письма, проверяет копейки. Илья пишет: «Задержусь у клиента». Дома — тишина, чистая плита, приготовленная с вечера курица на противне. Маша заходит — а на столе салатницы, хлеб порезан, крышка от кастрюли на раковине, и запах жареного стоит такой, будто жильё устроило праздник без хозяев.
— Вы уже пришли? — из кухни выходит Валентина Петровна, завязав Машин фартук под грудью. — Я тут Светкину подругу проводила, она по делам в наш район, подумала — чего в кафе деньги тратить, у вас уютнее!
На табурете сидит сама подруга — в блёстках и с громким смехом, крошки рядом как снегопад. Света держит тарелку, улыбается виновато: «Маша, твоя духовка супер, мы только курочку подогрели. Ты же не против?» Артём — в дверях, шамкает вилкой: «Домашняя атмосфера, мм…»
Маша выдохнула, поставила сумку. Она не в ссоре человек. Вежливо улыбнулась и начала собирать крошки. Внутри шевельнулось: «Ключи… у кого, когда?» Илья потом сказал, что, видимо, мать попросила у мастера копию, пока те делали замки. «Она же из лучших побуждений», — попытался смягчить.
С того дня заведётся семейный чат «Семейная логистика». Идея Валентины Петровны. В чате появились напоминания и объявления:
— «Завтра заходит сантехник, я его к вам направлю, у нас вода капает — он у вас инструмент подберёт.»
— «Маша, ты не могла бы забрать племяшку из детского в пятницу? Я просто на маникюр записана, там запись золотая.»
— «В субботу соберёмся у вас, удобно? У меня ремонт и пыль, а у вас — беленько.»
Маша читала и чувствовала, как ровный её список в голове мнётся, как фольга. Она отвечала через раз, пыталась мягко обозначить границы:
— «Пятницу не могу, отчёт.»
— «Давайте у вас, мы принесём плед, посидим на полу, зато без пыли», — не уступала Света.
Первый «эпизод», после которого у Маши внутренне запрыгала бровь, случился через две недели. Она пришла с продуктами, раскладывает по контейнерам, а в пакете с её лимонами — дырка, и лимоны перевязаны синей резинкой. Валентина Петровна, с порога: «Ой, я зашла днём, взяла два. Ты же всё равно много покупаешь. Я на чай подруге кинула — очень помогает от горла!» Ни «спасибо», ни «верну», только талдычит: «Дом должно жить».
Второй эпизод — «на часок». Света просит: «Маш, выручай, до школы добежать, у Артёма тренировка. Малую к себе на часок, она тихая у нас». «Тихая» вскоре нашла Машины метки в бумагопроводах — аккуратные скрепки, подписанные файлы — и со скрипучей любовью свернула их в трубочки для «магазина». Маша разогнула спину, улыбнулась ребёнку: «Давай мы твоему магазину кассу из кубиков сделаем, а бумажки лучше спасём?» Ребёнок согласился, но Света вернулась только к девяти: «Ой, пробки, ты не представляешь, Москва — это ад». На часок? Дело житейское.
Третий эпизод — из тех, что щёлкают по самолюбию. На Масленицу Маша напекла блинов. Илья похвалил, соседка Нина Ивановна, заглянув через щель, сказала «молодая да удалА», а Валентина Петровна, пробуя вилкой, произнесла: «Пересолила чуточку». Света в чате добавила смайлик с поднятой бровью. Артём кивнул: «Съедобно, но у мамы лучше». И вроде сказано без злобы, но как будто тебе ничего и не надо стараться.
Маша, чтобы не раздувать, предложила «мирный договор». Села вечером и написала сообщение в чат: «Давайте договоримся по визитам. Мы рады всем, но если вы планируете приходить — за сутки предупреждайте и без ключей. Ключи, пожалуйста, верните. И по готовке — давайте делить: кто приходит, пусть приносит своё, или по очереди готовим». Нажала «отправить», сердце бухнуло. Илья прочитал, похлопал её по плечу: «Правильно. Я маме позвоню».
Ответ прилетел незамедлительно. Валентина Петровна: «Ключи — это безопасность. Вдруг потоп, пожар, вы же молодые, ещё ничего не понимаете. Мы же семья, что за мерки?» Света: «Маш, ты чего так официально? Как будто ты нам не родня, а соседка по ипотеке. Ладно, не обижайся, мы всё поняли». Ни слова про ключи. Ни слова про очередь.
На работе у Маши коллега Борис заметил, что она стала путать цифры. «Ты раньше трижды проверяла, а теперь — как будто головой в другом месте», — сказал без злости. Маша вздохнула: в другом. Она ловила себя на том, что во время сверки счетов думает, не залезла ли кто в её контейнер с обедом. Нелепо. Но однажды Света прислала фото: «Мы с Артёмом у вас перекусили, утащили твою пасту — супер». И смайлик с языком. Шутники.
К концу месяца образовалась картина: кто-то входил в их дом, как в проходной двор, ел, жил, цокал каблуками, перекидывал пиджаки на стулья, выключал свет в ванной, потому что «нельзя транжирить», и вешал мамины правила на чужие стены. Маша ходила по квартире и словно мерила, где её территория. На балконе — её растения, на кухне — её рецептники. Но и сюда заходили с чужими руками.
Илья держался между двух огней. Он был из тех людей, кто умеет переносить, не взрываясь. «Я поговорю с мамой», — говорил и разговаривал, но от матери приходили длинные монологи: «Сынок, ты же понимаешь, семья — это не цифры. У Маши свои тараканы. Я тоже была невесткой, терпела — и ничего, живу». Света в личку писала Илье: «Ты чего свою на нас натравил? Мы же просто хотели посидеть». Артём молчал, но приносил из гаража что-то «на хранение»: бамперы, коробки, шины — всё «на недельку». «У вас сухо», — говорил, будто это комплимент.
Однажды вечером Маша позвонила подруге Ане. Та слушала и шуршала пакетом: «Только не копи. Скажи, что ключи — табу. А лучше — поменяй замок». Маша хмыкнула: «Замок — это война. Илья тогда между камнем и наковальней». Аня вздохнула: «А ты между плитой и дверью».
В воскресенье пришли соседи — Григорий Петрович и всё та же Нина Ивановна — принести баночку варенья «за свет в подъезде, мы у вас зарядку попросили». Они видели, как Света таскала коробки, как Валентина Петровна распоряжалась на лестничной площадке, словно это её этаж. «Вы поаккуратнее, — мягко сказал Григорий Петрович, — у нас коллектив чуткий, но нервы у всех как струны». Маша улыбнулась, благодарна за участие, но от этого стало только неловко: их семейные трения уже расползались по дому.
Вечером Илья, наконец, сказал: «Я позвонил маме. Попросил ключи вернуть. Она повозмущалась, но… вроде согласилась. Завтра зайдёт». Маша кивнула и впервые за долгое время легла без тревоги: если ключи вернутся, дом снова станет домом. Она выстраивала в голове простую линию: понедельник — ключи, вторник — плавно умереть чат «Семейная логистика», среда — блинчики в тишине. Уснула с улыбкой, как ребёнок, которому обещали аттракцион.
В понедельник Валентина Петровна пришла без звонка, но с тортом. На тарелке — крем «птичье молоко» и зелёные ягодки киви. Поставила на стол, оглядела кухню и произнесла, как при пророчестве:
— Дети, я всё обдумала. Ключи — оставлю у себя. Не из вредности, а из заботы. Я вас вырастила, я знаю, как правильно. Если вы меня сейчас поставите на порог — это будет неблагодарность. А неблагодарность Господь видит.
Маша смотрела на торт и думала, что сахар в нём как клей. Всё прилипает. Илья вытянулся, пожал плечами и тихо сказал:
— Мам, мы уже обсудили. Верни ключи.
— Нет, — спокойно ответила Валентина Петровна, — не верну. Я — мать. Я отвечаю за вас, хотите вы или нет.
Света в этот момент прислала в чат гифку с котёнком, который ломится в дверь, и подпись: «Семья всегда рядом». Артём отреагировал большим пальцем.
У Маши внутри щёлкнуло ещё, как у таймера. Но она всё ещё верила, что можно договориться. Она ровно сказала:
— Хорошо. Тогда так: заранее предупреждаете. И если приходите — со своими продуктами. Я по вечерам хочу хотя бы свой контейнер увидеть нетронутым.
— Ой, да кто у тебя просит? — вспыхнула Света, которая как раз вошла вслед за мамой. — Ты как будто за каждую макаронину чек выписываешь. Мы же не чужие!
Григорий Петрович позже рассказывал Нине Ивановне, что из квартиры молодых «летела речь, как мелкий град». Но Маша не кричала. Она только держала ложку, как якорь, и повторяла спокойнее, чем чувствовала:
— Заблаговременно. Без ключей. Со своими продуктами.
Торт так и остался неразрезанным. Валентина Петровна ушла, унося своё решение, как флаг. Света прищурилась: «Ты себя поставила в позу, ну ладно. Посмотрим, как ты запоёшь, когда на праздник не пригласим». И хлопнула дверью так, что в прихожей дрогнул зонт.
Ночь прошла тихо, но Маша проснулась будто после бега. Она пошла на работу, присела к компьютеру, и кресло показалось ей чужим. Борис принес кофе, поставил рядом и сказал: «Если что — прикрою». И вдруг стало ясно, что то, что для других — «семья, обстоятельства», для неё — работа по спасению собственного времени. Пока безрезультатная.
К концу недели в чате появилось новое: «Суббота. Встречаем тётю Люду. У вас посидим — у нас пыль. Придём к четырём». Маша читала и не верила, что после всех разговоров сценарий снова включили на повтор. Она набрала Илье: «Ну что?» Тот замялся: «Мамы не переубедишь за один день. Я с ними буду. Ты — просто скажи, как тебе комфортно».
Маша закрыла глаза и увидела свой холодильник как крепость. Потом — села и достала чистый лист: расписала блюда, время, силы. И добавила внизу: «Если придут без предупреждения — не открывать». И сама засмеялась: кому приказ? Себе? Или дверям?
Суббота маячила впереди, как автобус без расписания. И пока город крутил свои дела, в этой квартире накапливалась тишина — та самая перед громким хлопком.
Суббота началась с привычного звона ложек и шуршания кофе. Илья сидел за ноутбуком, Маша гладила рубашку, машинально поправляя ворот. Они старались не говорить о грядущем визите — как будто от молчания событие перестанет существовать.
— Мамы, наверное, не будет, — сказал Илья, не глядя. — Я вчера намекнул, что тебе тяжело после недели, устала. Она вроде согласилась перенести.
— «Вроде» — это ключевое слово, — тихо ответила Маша и убрала утюг.
В двенадцать позвонили. Сначала звонок — короткий, потом ещё дважды, длинно, уверенно. Илья поднял глаза, Маша молча пошла открывать, не глядя в глазок. На пороге стояли Валентина Петровна, Света, Артём и — какая-то незнакомая женщина в цветастом платке. В руках у всех — пакеты.
— Мы ж писали, — сказала Света с улыбкой. — Просто ты, видимо, не читала. Это тётя Люда, мамина подруга. Она без мужа живёт, скучает. Мы подумали — пусть развеется. У тебя уютно, Люда!
Маша выдохнула, открыла шире дверь. «Отказать — будет скандал, впустить — праздник», — мелькнуло. Она выбрала второе, но с внутренним скрипом. Гости прошли в кухню, как домой, ставя пакеты на стол, не спрашивая, куда. Из пакетов полезли селёдка, оливье, холодец и банка с надписью «домашний майонез».
— Люда у нас кулинарка, — объявила Валентина Петровна. — Пусть посмотрит, как у тебя устроено. Молодым полезно опыт перенимать.
Маша стояла у мойки, слушая, как Люда открывает ящики и комментирует:
— Ой, у вас ножи тупые. А где у вас приправа к мясу? А соль вы зачем в банку пересыпали — так аромат уходит!
Илья суетился, пытаясь всем угодить, достал бокалы, ставил тарелки. Света уже щёлкала камерой, снимая «милый домашний стол», добавляя фильтры. Маша подошла к плите и поняла, что не может вдохнуть: вокруг всё знакомое — и всё чужое.
Когда гости ушли, уже стемнело. На столе — засохшие капли жира, на раковине — гора посуды, в холодильнике — остатки чужих блюд. Маша собрала пакеты и молча выбросила половину. Илья сел рядом, потянулся за её рукой.
— Прости, — сказал он. — Я правда думал, они не придут.
— Придут, — тихо ответила она. — Всегда будут приходить.
В воскресенье Маша решила не готовить. Просто не смогла. Кофе — и всё. В обед Илья предложил заказать роллы. Но не успел набрать, как позвонила Света:
— Маш, мы с Артёмом к вам заедем, у нас пицца осталась. И заодно вещи из гаража забрать.
— Какие вещи? — насторожилась Маша.
— Ну, те, что Артём у вас оставлял. Там коробки и шины. Только не выбрасывай, ладно? Мы их потом в багажник погрузим.
Через час Света стояла в прихожей и разводила руками:
— Маш, ну ты чего? Где всё?
— Что всё?
— Ну коробки, Артём же приносил.
Маша прислонилась к стене.
— Я их отнесла в подвал, там место. Раз они у вас месяц лежали, я решила, что им там надёжнее.
— Без спроса?! — Света подняла голос. — Это не твоё, Маш. Ты вообще понимаешь, что у людей свои планы?
— А у меня — свои, — спокойно ответила она. — И свой дом. И свои полы, по которым я не хочу ходить между чужими коробками.
В этот момент из комнаты выглянула Валентина Петровна. Она, оказывается, была тут — «случайно зашла», пока ждала автобус.
— Что за сцены, дети? — протянула она устало. — Света, не повышай голос. Машенька, ну зачем ты это делаешь? Мы же семья. Ты как будто от нас отгораживаешься.
Маша почувствовала, как в груди поднимается злость.
— Потому что вы заходите без стука, — сказала она. — Потому что я не могу знать, кто и когда откроет мой холодильник.
— А тебе жалко холодильник? — тихо усмехнулась Валентина Петровна. — Вот правда, вы — поколение стеклянное. Всё трескается от дуновения.
Илья встал между ними:
— Мам, хватит. Маше тяжело.
— Тяжело? — перебила она. — Тогда пусть идёт к маме, если там легче.
Тишина рухнула, как стул, потерявший ножку.
Через пару дней Маша действительно поехала к своей матери. На вечер. Просто побыть там, где не спрашивают, почему полотенце висит не так. Мама — тихая, с вечно вязаными носками в руках — только обняла.
— Я знала, что невесткой быть — это экзамен, — сказала она. — Только у тебя почему-то всё сразу.
Маша улыбнулась.
— Экзамен без билетов, — ответила. — Но с комиссией из троих.
Дома, тем временем, Валентина Петровна затеяла новую стратегию.
Она начала приглашать гостей — к себе, но готовить у Маши.
— У вас же духовка лучше, — объясняла. — И чисто. Я только на пару часов.
В один из вечеров Маша пришла домой и застала картину: Валентина Петровна с подругой Людой стоят у плиты, жарят котлеты. В квартире — запах лука, на полу мука.
— Мы тут немного, — обернулась свекровь. — Завтра праздник, я приготовлю у вас, а завтра всё перенесу. Не переживай, мы потом уберём.
— А где Илья? — спросила Маша.
— В гараже. Мы его не отвлекали. Мужчины — не любят, когда женщины хлопочут.
Маша стояла и чувствовала, что где-то внутри щёлкнуло последнее «можно потерпеть». Она достала тряпку, начала протирать стол, но руки дрожали. Люда поставила котлеты на тарелку и сказала:
— Вот, видишь, у тебя вытяжка слабовата. Надо мужу сказать, чтоб починил.
Маша выдохнула.
— Вытяжка в порядке. Просто ей тяжело работать, когда в доме не дышится.
Тишина. Только котлеты шипят на сковороде. Валентина Петровна прищурилась, губы дрогнули.
— Ну, если тебе не нравится, мы уйдём. Только ты, Маша, потом не жалуйся, что тебя не приглашают.
— Я не жалуюсь, — тихо сказала Маша. — Я просто хочу, чтобы мой дом был моим.
Они ушли. Но в чате уже через полчаса появилось сообщение:
«Дети, не обижайтесь, просто молодость — горячая. Всё пройдёт».
Света добавила гифку: «Семья — это навсегда».
Неделя прошла странно. Маша жила как в ожидании грозы. Илья — тише воды, всё время «между». Разговаривали мало. В субботу он предложил:
— Давай вместе к маме, помиримся.
Маша посмотрела на него — устало.
— И что, будем извиняться за то, что я хочу дверь закрывать?
Он вздохнул.
— Просто не хочу войны.
— А я — не хочу вторжения, — ответила она.
В тот вечер она всё-таки поехала. Взяла пирог, купленный в пекарне — не домашний, не символичный, просто чтобы не с пустыми руками. У Валентины Петровны уже сидела Света, хохотала. На столе — баночки, салаты, звон посуды.
— Маша! — радостно вскрикнула свекровь. — Вот и ты! Мы уже заждались! Ну садись, рассказывай, как у тебя на работе.
— Всё как всегда, — ответила Маша, садясь.
Люда тут же шепнула Свете:
— Видно, обижена ещё. А чего обижаться — мать старается.
Валентина Петровна услышала и громко сказала:
— Да никто ни на кого не обижен. Просто у Маши свой характер. Умная, но холодная. Не по-женски как-то. Я вот всю жизнь всем двери открывала — и не жалею. А она всё закрывает.
Маша почувствовала, как взгляд всех застрял на ней. Света жевала и улыбалась. Артём кивал, мол, мать права.
Илья молчал. Только вилкой чертил на скатерти круги.
После ужина Маша вышла на балкон. Там — вечерний воздух, и где-то на лавочке сидела соседка Нина Ивановна, махнула ей рукой:
— Опять у свекрови? Терпи, Маш. Они ж думают, что ты всегда обязана.
— А я всё меньше хочу терпеть, — сказала Маша.
— Тогда придётся действовать, — тихо ответила соседка. — Иначе они тебя просто перепишут на свой лад.
В тот вечер Маша долго не спала. Она думала, как можно защитить границы, не разрушив семью. Но ответа не находила. Каждый вариант упирался в чьё-то «не поймут», «обидятся», «нельзя так с родными».
А утром, в воскресенье, всё случилось само собой.
Она проснулась от звонка.
— Маш, привет, — голос Светы был весёлый. — Мамка сегодня гостей зовёт. Мы у вас устроим, ладно? У неё ремонт, пыль, да и духовка опять глючит.
— Свет, я… устала, — сказала Маша.
— Да ты не переживай, — перебила та. — Мы всё сами! Только духовку твою включим, и всё. К четырём будем.
— Без меня, — ответила Маша.
— В смысле? — голос стал резче. — Это что, отказ?
Маша положила трубку.
Она подошла к зеркалу, посмотрела на себя — бледное лицо, усталые глаза, руки дрожат.
Включила чайник, достала чашку, и вдруг решила: хватит.
Она взяла телефон, написала одно короткое сообщение Илье:
«Я к маме. Позже объясню».
И, собирая вещи, добавила вслух — самой себе:
— Там дома гости, а я к маме поехала, не хочу им опять не вкусно готовить.
И уехала.
Но гости всё равно пришли.
Когда Маша возвращалась домой вечером того же дня, солнце уже садилось. Двор был полон машин, из окон доносились голоса, запах жареного и смех. Её окно — тёмное, но внизу, у подъезда, стояла знакомая «Лада» Артёма. Машу передёрнуло.
— Только бы не у меня, — прошептала она.
Но уже на лестничной площадке услышала: звон бокалов, шум воды, чей-то смех. Её ключ вошёл в замок, но повернуть не удалось — замок был закрыт изнутри.
Маша постояла секунду, потом нажала на звонок. Тишина. Потом — чьи-то шаги, и наконец дверь открыла Валентина Петровна, с фартуком на животе и деревянной ложкой в руке.
— О, вернулась! — бодро сказала она. — А мы тут решили тебя подождать. Я же не знала, во сколько ты появишься. Гости голодные, вот я и приготовила. У тебя же всё под рукой!
Маша шагнула внутрь и замерла. Кухня — в беспорядке. На столе — салаты, тарелки, кастрюля с супом, пол — липкий. Люда нарезает хлеб, Света смеётся в телефоне, снимая «историю»:
— У Машки дома снова движ! — и подмигивает в камеру.
Артём сидит в кресле, нога на ногу, и говорит:
— У вас тут вайб отличный. Не зря мама настояла.
Маша почувствовала, как в груди нарастает гул, как в ушах звенит. Она сняла пальто, поставила сумку и спокойно, почти холодно произнесла:
— Это мой дом. Вы не можете приходить, когда хотите.
— Ну вот опять, — отмахнулась Света. — Мы просто посидели! Что ты всё время такая, будто мы тебе враги?
— А кто тогда? — тихо сказала Маша. — Те, кто берут без спроса, вторгаются, решают за меня, как мне жить?
Валентина Петровна сложила руки на груди:
— Машенька, ну зачем этот пафос? Мы — семья. У тебя что, теперь двери на засов? Всё из-за гордости. Женщина должна быть мягкой.
— Мягкой, чтобы по ней ходили? — Маша подошла ближе. — Вы не семья, вы контролёры. Даже ключи не отдали, потому что вам надо знать, где я, с кем и как живу.
Света подняла телефон, включила камеру:
— Господи, да она реально снимает сцену! Мам, послушай, как звучит: “Вы не семья, вы контролёры!” — драма века.
— Света, выключи, — резко сказала Маша.
— А что такого? — усмехнулась та. — Мы просто фиксируем факты. Потом скажешь, что мы на тебя давим.
Илья вышел из спальни, растерянный, с красными глазами.
— Маша, подожди. Мам, Свет, давайте успокоимся. Никто никого не обижает. Просто Маша хочет, чтобы…
— Чтобы её слово было последним, — перебила Валентина Петровна. — Так и скажи.
Маша вдруг почувствовала, что больше не может объяснять. Всё объяснено сотню раз. Она подошла к холодильнику, открыла его — пустые контейнеры, открытая банка варенья, разлитое молоко.
И тогда в голове щёлкнуло последнее.
— Всё. Завтра поменяю замок.
— Что?! — одновременно воскликнули трое.
— Поменяю, — спокойно повторила Маша. — Потому что это мой дом.
Валентина Петровна побледнела:
— Попробуй только. Это неуважение. Я тебе этого не прощу.
— А я — вам, — сказала Маша и вышла на балкон, чтобы не заплакать при всех.
На следующее утро Илья проснулся один. На столе — записка:
«У мамы. Не звони, я не готова».
Он сидел долго, потом позвонил Свете.
— Вы вчера… зачем снимали? — спросил он устало.
— Чтобы ты видел, как она себя ведёт, — ответила та. — Мы же не из зла. Мама потом плакала. Сказала, что Маша ей дверь захлопнула. Ты вообще слышишь, как она с ней разговаривает?
Илья слушал, но не отвечал. В голове — образ Маши, стоящей у окна, сжав кулаки.
У матери Маша провела три дня. Спала долго, не проверяла телефон, не открывала мессенджеры. Мама молчала, только клала рядом тарелку супа и гладко складывала полотенца.
На третий день Маша всё-таки открыла телефон.
Чат «Семейная логистика» пестрел сообщениями:
— «Кто заберёт кастрюлю?»
— «Маша, давай обсудим спокойно»
— «Ты же не хочешь, чтобы семья распалась?»
— «Нам всем тяжело, но так нельзя»
А внизу — новое сообщение от Валентины Петровны:
«Маш, я поставила пирог на подоконник, вдруг вы с Ильёй придёте. Только не обижайся больше. Надо быть выше».
Маша перечитала, потом закрыла чат.
Она поняла, что никакой пирог — не жест примирения, а очередной крючок. Мягкий, пахнущий корицей, но всё тот же.
Вечером позвонил Илья.
— Мам, — начал он и осёкся, — то есть, Маш… Я не знаю, как всё вернуть. Я понимаю тебя. Но и их бросить не могу.
— Не надо никого бросать, — спокойно ответила она. — Просто поставь границы.
— Это же мама, — растерянно сказал он.
— А я — жена.
Молчание. Потом он вздохнул:
— Я попробую. Только вернись, ладно? Без тебя дом пустой.
Маша посмотрела в окно — там, за стеклом, шёл снег. Тихо, густо. Как новая страница, на которой можно начать писать сначала — если хватит сил.
— Не знаю, Илья, — сказала она. — Я подумаю.
Через два дня Маша всё-таки вернулась. В квартире — порядок, на столе чисто. Илья обнял, сказал:
— Я поговорил с мамой. Она вроде поняла.
Маша только кивнула. Она знала — «вроде» не значит «да».
Она прошла на кухню, включила чайник, достала свою любимую чашку. И вдруг заметила — на подоконнике тот самый пирог. Рядом записка:
«Я зашла, но тебя не было. Всё убрала. Не серчай. Мама».
Маша долго стояла, глядя на почерк.
И тихо сказала, будто в пустоту:
— Там дома гости, а я к маме поехала, не хочу им опять не вкусно готовить.
Поставила чайник на место, взяла пальто и вышла.
На лестничной площадке она встретила Нину Ивановну. Та улыбнулась:
— Снова к маме, Маш?
— Снова, — ответила она. — Пусть пока там будет тихо.
— А замок поменяешь?
Маша улыбнулась чуть криво:
— Не знаю. Может, когда перестану сомневаться, что всё это — мой дом.
И ушла вниз по лестнице, а сверху ещё долго доносился запах пирога — тёплого, сладкого и приторно знакомого.
История осталась висеть в воздухе, как недосказанное слово.
Ни победы, ни поражения — только границы, которые каждый всё ещё учился ставить.