В тот вечер что-то неуловимо изменилось в нашей квартире. Может, это было предчувствие? Алексей сидел в своем любимом кресле, то самое, потертое, с продавленным сиденьем, которое я уже сто раз просила выбросить. Шуршала газета в его руках — единственный звук, нарушавший уютную тишину нашего дома. На столе остывал его любимый чай с чабрецом, а я… я все никак не могла унять дрожь в руках после этого звонка.
— Это был Дима… — голос предательски дрогнул, и я замолчала, собираясь с мыслями.
Алексей медленно опустил газету. В его глазах читалось то, что он не решался произнести вслух: “Опять?” Сколько раз за последние годы мой брат попадал в передряги? Не сосчитать. То с работы уволили, то в долги влез, то с женой поругался…
— Опять в беде? — наконец спросил муж, и в его голосе я уловила едва заметные нотки раздражения.
Я присела на краешек дивана, теребя в руках телефон.
— Он… остался без квартиры. Представляешь? Катя его выгнала, вещи выбросила. Говорит, на улице окажется… — я подняла глаза на мужа. — Может, пусть пока у нас поживет? Недельки две, не больше. Пока не найдет что-нибудь…
Алексей долго молчал. Я знала этот взгляд — он словно видел насквозь и меня, и ситуацию. За двадцать лет совместной жизни я научилась читать все оттенки его молчания. Сейчас он боролся с собой: с одной стороны — желание поддержать меня, с другой — понимание, что все это добром не кончится.
— Пусть приезжает, — наконец произнес он тяжело, — но только ненадолго.
Я бросилась ему на шею, целуя в щеку:
— Спасибо, родной! Ты же знаешь, я бы не просила, если бы…
— Знаю, — перебил он мягко, но твердо. — Знаю.
Через день наша размеренная жизнь превратилась в хаос. Дима появился не один — с ним приехала Настя, его двадцатилетняя дочь. Они стояли на пороге с чемоданами, и что-то в их взглядах заставило меня насторожиться. Но я отогнала эту мысль — в конце концов, это же моя семья!
— Проходите, проходите! — засуетилась я, обнимая брата. — Дима, ты похудел… Настенька, как ты выросла!
Алексей стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди. Я видела, как дернулась его щека, когда Настя, даже не поздоровавшись толком, направилась вглубь квартиры.
— Ой, а это у вас гостевая? — донесся ее голос из дальней комнаты. — Классно! И телевизор есть…
Дима виновато улыбнулся:
— Она молодая еще, горячая… Спасибо вам, родные. Век не забуду.
А я смотрела на мужа и видела, как желваки ходят на его скулах. Он уже тогда все понял. А я… я просто не хотела верить в очевидное.
Три месяца. Девяносто два дня, если быть точным. Именно столько времени прошло с того вечера, когда я впустил в дом родственников жены. Теперь каждое утро, спускаясь на кухню, я чувствовал себя чужаком в собственном доме.
В тот день я вернулся с работы пораньше — болела голова, да и настроение было ни к черту. Последнее время это стало нормой. Ирина говорила, что я стал раздражительным, но разве можно оставаться спокойным, когда в твоем доме творится… это?
Войдя на кухню, я застыл в дверях. Дмитрий, в одних домашних шортах, вальяжно развалившись на стуле, доедал мясо из кастрюли. Того самого мяса, которое Ирина готовила на ужин. Я смотрел, как он методично работает вилкой, и чувствовал, как внутри все закипает.
— Ты бы хоть спросил, — произнес я, стараясь говорить спокойно.
Он поднял голову, медленно прожевал кусок — последний кусок нашего ужина — и пожал плечами:
— Да ладно тебе, не жадничай. Мы же семья, верно?
Семья. Это слово в последнее время стало каким-то резиновым, растянутым до неузнаваемости. Я уже открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент на кухню впорхнула Настя. На ней была моя домашняя футболка — та самая, которую Ирина подарила мне на день рождения. “Просто одолжила поносить, дядь Леш, ты же не против?” — сказала она тогда. Я промолчал.
Теперь она, не глядя на меня, взяла мою любимую чашку — синюю, с отколотым краешком, из которой я пил кофе последние пять лет.
— Эй, а ничего, что это моя чашка? — спросил я, чувствуя, как пульсирует венка на виске.
— Мне удобно из нее пить, — равнодушно бросила она через плечо, наливая себе кофе. — К тому же она все равно старая и щербатая.
Старая и щербатая. Как и мое терпение.
Я вышел, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла. В коридоре столкнулся с Ириной — она испуганно посмотрела на меня:
— Лёша, что случилось?
— Ничего, — процедил я сквозь зубы. — Абсолютно ничего. Просто твой брат доедает наш ужин, а его дочь носит мои вещи и пьет из моей чашки. Все прекрасно!
— Но они же…
— Они что? — я резко развернулся. — Они в гостях? Нет, Ира. Они уже давно не в гостях. Они живут здесь. Живут и ведут себя так, будто это их дом.
Я видел, как задрожали ее губы, как глаза наполнились слезами. Знал, что делаю ей больно. Но больше не мог молчать.
— Вчера Настя пригласила своих друзей — без спроса. Они сидели до трех ночи, орали и пили пиво. Твой брат не работает, целыми днями валяется на диване и смотрит телевизор. А я… я просто хочу вернуться домой и выпить кофе из своей чашки. Это так много?
Ирина молчала, теребя край фартука. Где-то на кухне раздался смех Насти — звонкий, беззаботный. Я устало прислонился к стене.
— Знаешь, что самое страшное? — спросил я тихо. — Я начинаю ненавидеть собственный дом.
Воскресное утро выдалось на удивление теплым. Я вышел во двор, собираясь немного поработать в саду — это всегда помогало мне привести мысли в порядок. Особенно сейчас, когда дом перестал быть местом покоя.
Солнце уже пригревало, и на клумбах распускались первые весенние цветы. Ирина всегда любила возиться с ними, но в этом году даже не притронулась к рассаде — все крутится вокруг брата и его дочери.
Из-за забора доносился знакомый голос. Дмитрий разговаривал с нашим соседом, Петровичем. Я замер, прислушиваясь.
— …да мы тут живем, привыкли уже, — голос Димы звучал так по-хозяйски, что у меня внутри что-то оборвалось. — Дом хороший, просторный. Может, потом и свою пристройку сделаем, а то тесновато впятером…
Впятером? ПРИСТРОЙКУ?
— Вы сюда жить пришли или в гости? — мой голос прозвучал как удар грома среди ясного неба.
Дмитрий обернулся. На его лице промелькнуло что-то похожее на страх, но быстро сменилось привычной самоуверенной улыбкой.
— А, Лёха! — он попытался перевести все в шутку. — Да вот, с Петровичем болтаем…
— Я слышал, — я сделал шаг вперед. — Слышал про пристройку. И про то, как вы тут “живете”.
Петрович, почувствовав неладное, тихонько отступил к своей калитке:
— Ну, я пойду… Дела там…
— Ты чего заводишься? — Дмитрий развел руками. — Мы ж не навсегда…
— Не навсегда? — я почувствовал, как внутри поднимается волна. Той самой злости, которую я сдерживал все эти месяцы. — А как долго, Дима? Еще три месяца? Полгода? Год? Пока не достроите пристройку?
— Лёш, ну что ты…
— Нет, это что ТЫ! — я почти кричал. — Ты приехал “на пару недель”. Помнишь? И что теперь? Ты не работаешь, сидишь на нашей шее. Твоя дочь ведет себя так, будто это ее дом. Вы съели все наши запасы, заняли все пространство, перевернули всю нашу жизнь!
Из дома выбежала Ирина. Её лицо было белым как мел.
— Лёша, не надо…
— Надо, Ира! — я не дал ей договорить. — Давно надо было! Я молчал ради тебя. Терпел ради тебя. Но это МОЙ дом. НАШ дом. И я больше не позволю…
— Да успокойся ты! — Дмитрий шагнул вперед, его лицо покраснело. — Подумаешь, какие хозяева нашлись! Сестра родная приютила…
— СЕСТРА приютила, — я чеканил каждое слово. — А ты решил, что это навсегда? У вас неделя. Слышишь? Одна неделя, чтобы съехать.
— Что?! — в дверях появилась Настя. — Да как вы можете! Мама была права — вы…
— НЕДЕЛЯ! — я повернулся к Ирине. В её глазах стояли слезы, но я видел в них что-то еще. Облегчение? — Прости, родная, но так больше продолжаться не может.
Дмитрий стоял, сжав кулаки. Я видел, как ходят желваки на его скулах, как раздуваются ноздри. Но он молчал. Потому что знал — я прав.
— Пойдем, Настя, — наконец процедил он сквозь зубы. — Соберем вещи. Нас тут явно не ждут.
— Дима… — Ирина шагнула к брату.
— Не надо, сестренка, — он остановил ее жестом. — Твой муж все сказал.
Они ушли в дом. Я остался стоять посреди двора, чувствуя, как дрожат руки. Где-то наверху хлопнула дверь, послышался приглушенный плач Насти.
Ирина подошла ко мне, взяла за руку.
— Я должна была сама… — прошептала она. — Прости.
Я молча притянул её к себе. Мы стояли посреди нашего сада, среди первых весенних цветов, и я чувствовал, как постепенно отпускает то страшное напряжение, что копилось все эти месяцы.
Серое утро наступило слишком быстро. За окном моросил мелкий дождь, словно природа оплакивала то, что должно было произойти. Я стояла у окна, глядя, как Дима загружает чемоданы в багажник своей старенькой “Лады”. Каждый его движение отзывалось болью в моем сердце.
Настя уже сидела в машине, демонстративно отвернувшись от дома. Я видела её затылок и вспоминала, как когда-то держала эту девочку на руках, пела ей колыбельные… Где и что мы упустили?
— Последняя сумка, — голос Димы заставил меня вздрогнуть. Он стоял в дверях, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Ну что, сестренка…
Я бросилась к нему, обняла, уткнувшись лицом в плечо:
— Дима, прости… — слова застревали в горле. — Может, все-таки…
— Не надо, — он мягко отстранился. — Твой муж прав. Я… мы слишком много на себя взяли.
В его глазах я увидела что-то новое — может быть, понимание? Осознание? За эти несколько дней он словно постарел на несколько лет, но… изменился.
— Я найду работу, — сказал он твердо. — У меня есть предложение в соседнем городе. И квартиру снимем, есть варианты.
— Ты же знаешь, если что…
— Знаю, — он грустно улыбнулся. — Но больше не приду. Не так.
Он вышел, не оглядываясь. Я смотрела, как он садится в машину, как заводит мотор. Настя так и не повернулась попрощаться.
Машина тронулась, оставляя на мокром асфальте темные следы. Я стояла и смотрела ей вслед, пока красные габаритные огни не растворились в серой пелене дождя.
В доме было непривычно тихо. За эти месяцы я так привыкла к постоянному шуму: смеху Насти, громкому голосу Димы, звуку телевизора… Теперь тишина звенела в ушах.
Я медленно пошла по комнатам. В гостевой спальне еще чувствовался запах Настиных духов. На столе осталась забытая заколка — маленькая, с бабочкой. Я взяла её в руки, и слезы снова подступили к глазам.
Теплые руки Алексея легли мне на плечи. Я даже не слышала, как он подошел.
— Ты правильно сделала, — сказал он тихо.
Я повернулась к нему:
— Правда? А почему тогда так больно?
— Потому что ты добрая, — он притянул меня к себе. — Потому что любишь их. Но иногда любить — значит отпустить.
Я прижалась к его груди, вдыхая родной запах. Впервые за три месяца я чувствовала, что это снова наш дом. Только наш.
— Знаешь, — прошептала я, — мне кажется, Дима изменился. В его глазах было что-то… другое.
— Я видел, — кивнул Алексей. — Может быть, это испытание было нужно всем нам. Тебе — чтобы научиться говорить “нет”. Ему — чтобы повзрослеть. Мне — чтобы…
— Чтобы что?
— Чтобы понять, как сильно я люблю наш дом. И тебя.
За окном дождь постепенно стихал. Сквозь тучи пробивался робкий солнечный луч, и я подумала: может быть, это знак? Знак того, что все будет хорошо. Что мой брат справится. Что Настя поймет и простит. Что мы все стали чуточку мудрее.
Алексей поцеловал меня в макушку и пошел на кухню:
— Пойду поставлю чайник. Выпьем чаю. Из своих чашек.
Я улыбнулась сквозь слезы. Да, из своих чашек. В своем доме. Со своим любимым человеком.
Жизнь продолжалась.