— Мама, смотри, я нарисовала тебя! — Аня протянула листок, испачканный акварелью, и в глазах ее плескалась такая надежда, что у Светланы сжалось сердце. Не от умиления — от раздражения.
На рисунке были изображены четыре фигурки, держащиеся за руки: папа, мама, Маша и сама Аня. Светлана машинально скомкала бумагу.
— Не мама я тебе, — отрезала она, тут же спохватившись. — То есть… Рисунок хороший, но я занята. Иди поиграй с Машей.
Шестилетняя девочка опустила голову, подняла смятый листок и побрела к дверям. На пороге обернулась:
— А можно я буду звать тебя тетя Света?
— Зови как хочешь, — Светлана отвернулась к плите, где подгорали блины.
Воскресное утро. Кухня наполнена ароматом ванили и корицы — Светлана добавляла их в тесто, чтобы порадовать Машу. Ее дочка обожала сладкие блинчики с вареньем. А что любит Аня? Светлана не знала. Не хотела знать.
Два года назад, выходя замуж за Игоря, она была уверена — справится. Подумаешь, девочка четырех лет, тихая, послушная. Мать ее бросила сразу после рождения, сбежала с каким-то итальянцем. Игорь растил дочь один, и когда Светлана появилась в их жизни, Аня потянулась к ней всей душой. Называла мамой с первого дня.
Но что-то внутри Светланы противилось. Может, дело было в том, как легко далась Ане эта привязанность — словно предыдущих четырех лет одиночества не было. Может, в том, как Игорь смотрел на дочь — с такой нежностью, какой Светлана никогда не видела в глазах бывшего мужа, когда тот смотрел на Машу. А может, просто сердце матери не способно делиться поровну.
— Мам, можно еще блинчик? — Маша влетела в кухню, растрепанная после сна.
— Конечно, солнышко. Садись, я тебе с клубничным вареньем сделаю, как ты любишь.
Следом вошла Аня. Села за стол тихо, сложила руки на коленях. Ждала.
— И мне можно? — еле слышно спросила она.
Светлана шлепнула на тарелку блин — самый подгоревший.
— Ешь.
— А варенье?
— Варенье Маше. Не жадничай.
Девочки ели молча. Маша — весело болтая ногами, Аня — осторожно, маленькими кусочками, словно боялась, что и это отберут.
Игорь спустился, когда блины уже остыли. Поцеловал жену в щеку, погладил Машу по голове, подхватил Аню на руки.
— Как спалось, принцесса?
— Хорошо, папочка. Я тебе рисунок нарисовала!
— Покажешь?
Аня покачала головой, прижалась к отцу крепче.
— Что-то случилось? — Игорь нахмурился.
— Нет, — быстро ответила Светлана. — Просто детские капризы. Кстати, молоко закончилось.
— Схожу куплю. Девочки, хотите что-нибудь из магазина?
— Шоколадку! — выкрикнула Маша.
— И мне… — начала Аня, но осеклась под взглядом Светланы.
— Что “и тебе”? — Игорь присел перед дочерью.
— Ничего. Я не хочу.
Он посмотрел на жену вопросительно, но та уже отвернулась к раковине, гремя посудой. Игорь вздохнул, поцеловал Аню в макушку и вышел.
Едва за ним закрылась дверь, как раздался звонок. Соседка с третьего этажа — Валентина Петровна, божий одуванчик лет семидесяти.
— Светочка, я тут к вам с благодарностью! Помните, вы мне с документами помогли разобраться? В пенсионном все решилось, доплату назначили!
Старушка протянула коробку дорогих бельгийских конфет.
— Да что вы, Валентина Петровна, не стоило!
— Стоило-стоило! Вы мне так помогли. Правда, я вчера к дочке ездила, внуков угощала, одна только конфетка осталась на пробу.
Соседка ушла, оставив коробку на столе. Маша и Аня синхронно повернули головы. В прозрачном окошке красовалась последняя конфета — большая, в темном шоколаде, с золотистой оберткой.
Девочки переглянулись. Потянулись одновременно.
Аня оказалась проворнее — может, потому что была ближе, а может, потому что научилась хватать быстро то немногое, что ей доставалось. Прижала конфету к груди, рассмеялась от радости — звонко, заливисто, как умеют смеяться только дети.
И в этот момент что-то оборвалось в груди Светланы. Все накопленное раздражение, вся подспудная неприязнь вырвались наружу.
— Отдай, маленькая дрянь!
Рука сама метнулась вперед. Светлана грубо выхватила конфету из детских пальчиков, не замечая, как Аня вскрикнула от неожиданности и боли. Личико девочки исказилось, губы задрожали.
— Мама… тетя Света… почему?
— Потому что жадина! — выкрикнула Светлана, протягивая конфету Маше. — На, доченька, это тебе. Ты же любишь шоколад.
Маша взяла конфету неуверенно. Посмотрела на Аню, которая стояла, прижав ушибленную руку к груди, и слезы катились по ее щекам.
— Мам, может, поделим? — робко предложила Маша.
— Нечего делить! Она и так все время клянчит!
Тяжелый звук захлопнувшейся двери прорезал напряженную тишину кухни. Светлана обернулась.
Игорь стоял в дверном проеме. Лицо мужа было таким белым, что Светлана невольно отступила на шаг.
Он видел все. Слышал все.
Аня бросилась к отцу, обхватила его ноги, уткнулась лицом в джинсы.
— Папочка… я не жадина… я правда не жадина…
Игорь поднял дочь на руки. Прижал к себе, гладил по спине, шептал что-то успокаивающее. А смотрел на жену. Так смотрел, что Светлане захотелось провалиться сквозь землю.
— Маша, — голос его звучал ровно, но в этой ровности было что-то страшное. — Иди в свою комнату, пожалуйста.
— Но я…
— Иди, милая. Это разговор взрослых.
Маша положила конфету на стол и выбежала из кухни. Слышно было, как хлопнула дверь детской.
— Аня, и ты иди к себе, принцесса. Я скоро приду.
— Папа, ты не уйдешь?
— Не уйду. Обещаю.
Девочка нехотя сползла с его рук и поплелась к двери. На пороге обернулась, посмотрела на Светлану. В детских глазах не было обиды — только непонимание и какая-то взрослая грусть.
Когда они остались вдвоем, Игорь долго молчал. Подошел к окну, смотрел на улицу. Светлана не решалась заговорить первой.
— “Маленькая дрянь”, — наконец произнес он тихо. — Так ты назвала моего ребенка. Шестилетнюю девочку, которая тянется к тебе всей душой.
— Игорь, я… это вырвалось…
— Два года, Света. Два года я надеялся. Думал — привыкнет, полюбит. Аня ведь сразу приняла тебя. Мамой называет.
— Называла, — поправила Светлана и тут же прикусила язык.
Игорь резко обернулся.
— Что значит “называла”?
— Я… я сказала ей, чтобы не называла. Я же ей не мать.
— Не мать, — повторил он глухо. — А кто? Мачеха из сказки? Та самая, которая родную дочь холит, а падчерицу…
— Не смей! Я никогда не била ее, не обижала!
— Нет? А что было сейчас? Это не обида? Грубо вырвать из рук единственную конфету, обозвать?
— Это просто конфета!
— Дело не в конфете! — голос Игоря сорвался. — Дело в том, как ты к ней относишься! Думаешь, я слепой? Не вижу, как ты смотришь на нее? Как подаешь еду — Маше с улыбкой, Ане — словно одолжение делаешь? Как покупаешь вещи — Маше все лучшее, Ане — что подешевле?
— Я думала, ты не замечаешь…
— Я надеялся, что мне кажется. Что это пройдет. Что ты просто привыкаешь. Но сегодня…
Он замолчал, провел рукой по лбу.
— Знаешь, что самое страшное? Аня не жалуется. Никогда. Она просто… принимает. Как будто привыкла, что ее любят меньше. Мать бросила, теперь ты…
— Я не могу полюбить чужого ребенка как своего! — выкрикнула Светлана. — Не могу, понимаешь? Я пыталась, честно пыталась! Но когда вижу вас вместе, когда ты смотришь на нее с такой любовью… Ты Машу так никогда не полюбишь!
— Я люблю Машу, — устало сказал Игорь. — Она хорошая девочка. Добрая. Сегодня хотела поделиться конфетой, ты видела? А ты что делаешь? Учишь ее, что можно отнимать у слабых? Что падчерица — это всегда враг?
Светлана молчала. В горле стоял ком.
— Я думал, у нас будет семья, — продолжил Игорь. — Настоящая семья. Где двое детей растут сестрами, где нет деления на своих и чужих. Я ошибся.
Он пошел к выходу из кухни.
— Куда ты?
— Собирать вещи. Наши и Анины.
— Что? Игорь, подожди! Мы же можем поговорить, решить…
— О чем говорить, Света? О том, как ты будешь притворяться, что любишь моего ребенка? Как будешь через силу улыбаться ей? Нет. Аня уже один раз пережила предательство матери. Второго я не допущу.
— Ты уходишь из-за конфеты?
Игорь остановился в дверях, обернулся.
— Я ухожу из-за того, что женщина, которую я любил, оказалась способна обидеть беззащитного ребенка. Моего ребенка. Если ты можешь назвать шестилетнюю девочку “дрянью” из-за конфеты, что будет дальше?
Он ушел. Светлана осталась стоять посреди кухни, глядя на молочную лужу на полу, на конфету в золотистой обертке.
Из коридора доносились приглушенные голоса. Игорь что-то объяснял Ане, та тихо всхлипывала. Потом — звук закрывающегося чемодана, шаги.
Дверь в кухню приоткрылась. Заглянула Маша — растерянная, испуганная.
— Мама, дядя Игорь сказал, что они с Аней поживут у бабушки. Это из-за конфеты? Я не хотела… Пусть Аня заберет, мне не надо!
Светлана притянула дочь к себе, обняла.
— Это не из-за конфеты, солнышко.
— А из-за чего?
Как объяснить ребенку, что взрослые иногда не справляются со своими чувствами? Что материнское сердце бывает жестоким? Что любовь не всегда побеждает?
Входная дверь хлопнула. Светлана подошла к окну, отодвинула занавеску. Внизу Игорь усаживал Аню в машину. Девочка обернулась, посмотрела на окна квартиры. Помахала рукой — кому? Маше? Или все еще надеялась, что мама — пусть и не родная — выбежит, остановит, обнимет?
Машина тронулась. Маша прижалась к матери, и Светлана почувствовала, как дрожит худенькое тельце дочери.
— Они вернутся? — спросила девочка.
— Не знаю.
— Мам, а почему ты не любишь Аню? Она же хорошая. Она всегда делится игрушками. И рисует красиво. И сказки рассказывает.
Светлана молчала. Что ответить? Что сердце не приказывает? Что чужой ребенок так и остается чужим, сколько ни притворяйся?
— Может, позвонить им? Извиниться? — Маша подняла глаза, полные слез. — Я не хочу, чтобы Аня уходила. Она моя сестра.
Сестра. Светлана вздрогнула. За два года она ни разу не подумала об этом. Для нее Аня всегда была “дочкой Игоря”, “падчерицей”, “той девочкой”. А для Маши она стала сестрой.
Вечером Игорь прислал сообщение: “Пока ты не поймешь, что моя дочь — не враг твоей, нам не о чем говорить. Вещи заберу позже.”
Светлана долго смотрела на экран телефона. Потом взяла ту злополучную конфету, все еще лежавшую на столе. Развернула золотистую обертку. Внутри был орех в шоколаде — обычный орех, ничего особенного.
Из детской доносилось тихое всхлипывание. Маша плакала в подушку. Светлана подошла к двери, прислушалась.
— Аня, прости маму… Она не злая, правда… Просто устала… Возвращайся, я буду всеми игрушками с тобой делиться… И конфетами… И всем-всем…
Сердце сжалось от боли. Светлана толкнула дверь, села на край кровати. Маша подняла заплаканное лицо.
— Мам, ты поговоришь с дядей Игорем? Попросишь вернуться?
— Попробую, — пообещала Светлана, хотя знала — некоторые вещи прощать нельзя.
Она укрыла дочь одеялом, поцеловала в лоб. Вышла в коридор и замерла. На вешалке одиноко висела розовая курточка Ани — забыли в спешке. Из кармана торчал сложенный листок.
Светлана развернула его. Тот самый рисунок, скомканный утром. Четыре фигурки, держащиеся за руки. И подпись корявыми буквами: “Мая симья”.
Моя семья.
Которой больше не было.