— Человеком выросла?! — Наталья вскочила так резко, что чашка опрокинулась. Горячий чай растекся по скатерти. — Это ты так мое детство называешь?
Валентина Сергеевна машинально схватила тряпку. Шестьдесят четыре года, привычка — сначала убрать, потом разбираться. Но дочь перехватила ее руку.
— Оставь! Послушай меня хоть раз!
Кухня. Обычная хрущевская кухня. Наталья приехала час назад — вся в слезах. Поругалась с Полиной. Дочка-подросток орала, хлопала дверьми, убежала к подруге ночевать. “Ненавижу тебя!” — кричала на весь подъезд.
Валентина Сергеевна налила чаю, выслушала. И сказала как отрезала:
— Слишком мягкая ты с ней, Наташа. Вот и результат. Я тебя построже держала — и ничего, нормальный человек вырос. Работа есть, семья.
Вот тут и прорвало.
— Нормальный? — Наталья стояла над разлитым чаем. Руки тряслись. — Ты хоть знаешь, как я домой шла в детстве? Молилась, чтобы ты на работе задержалась. Чтобы еще час свободы.
— Что за глупости…
— Помнишь мой дневник? — Наталья села обратно.
— Десятый класс. Ты его нашла, прочитала. И при всех родственниках зачитывала. При бабушке, при тете Гале. Я написала, что влюбилась. Первая любовь, понимаешь? А вы смеялись.
Валентина Сергеевна помнила. Смутно, но помнила. Тогда казалось — ну что такого? Глупости девчачьи, посмеялись и забыли.
— А школьные вечера? — Наталья говорила ровно, страшно ровно. — Ты приходила и стояла у дверей актового зала. Караулила. Однажды вошла прямо во время медленного танца. Схватила меня за руку при всех. “Нечего тут обжиматься!” — помнишь?
— Карманы проверяла. Сумку. Под матрасом шарила. Учителям каждый день звонила — как там Наташа? С кем дружит? О чем говорит? — Наталья усмехнулась. — Знаешь мою кличку в школе? “Дочка ищейки”.
— Я беспокоилась…
— Ты контролировала. Это разные вещи, мам.
Ключ в замке. Шаги.
— Мы дома! — голос Сергея из прихожей.
В кухню вошли. Сергей — как всегда спокойный. Полина — глаза красные, но уже не плачет.
— Мам, прости, — девочка шагнула к Наталье. — Я погорячилась. Просто…
— Бабушка! — Полина увидела Валентину Сергеевну. — Супер, что ты здесь! Баб, скажи маме.
— В смысле? — Валентина Сергеевна нахмурилась.
— Да она совсем с ума сошла! — Полина села на табурет. — Телефон проверяет. В Вконтакте за мной следит — я случайно узнала, она фейк создала. Маринкиной маме названивает — как там девочки, чем занимаются. Одежду сама покупает — только то, что ей нравится. Я как в тюрьме!
Валентина Сергеевна медленно перевела взгляд с внучки на дочь. Наталья сидела, уставившись в стол.
— На дискотеку не пускает в клуб. Там старшие ребята будут. На день рождения к Ленке не разрешила — родители на даче, без взрослых нельзя.
Сергей первым не выдержал:
— Может, поговорим спокойно? Сядем все вместе…
— Сергей, — Валентина Сергеевна подняла руку. — Подожди. Полина, а что мама говорит? Почему она так делает?
— Говорит — волнуется. Мир опасный. Надо быть осторожной. — Полина фыркнула. — Но я же не дура! Я понимаю, где опасно, где нет.
— В четырнадцать все так думают, — сказала Валентина Сергеевна.
И осеклась. Потому что услышала собственный голос тридцатилетней давности. Те же слова. Тот же тон.
— Мам? — Наталья подняла голову. — Ты в порядке?
Нет. Не в порядке. Потому что вдруг, как пазл, сложилась картинка. Вот она контролирует Наташу. Вот Наташа контролирует Полину. Вот ее мать контролировала ее саму.
— Я… мне нужно в туалет, — Валентина Сергеевна встала.
Заперлась в ванной. Села на край ванны. Руки дрожали.
Мать. Строгая, жесткая женщина. “Валька, где была? С кем? Почему на пять минут позже?” Ремень за двойки. Крапива за то, что мальчик до дома проводил. Дневник? Да, читала. Письма вскрывала над паром. “Я должна все знать о своем ребенке!”
И бабушка. Та вообще… С веревкой ходила. В деревне, в пятидесятые. Но ходила. “Не балуй детей — испортишь.”
Сколько им было? Бабушке, когда мать родилась? Двадцать? Матери, когда она родилась? Двадцать два? Молодые, неопытные, повторяющие то, что видели.
Вернулась на кухню. Все сидели молча.
— Полина, — позвала тихо. — Сколько раз мама твой телефон проверяла?
— Да постоянно! Типа — покажи, что там у тебя. А если не показываю — обижается. Говорит, значит, скрываю что-то.
— А друзей как выбирает?
— Маринка — хорошая, можно дружить. Ленка — плохая, родители разведены. Макс — вообще нельзя общаться, он из неблагополучной семьи.
Валентина Сергеевна кивнула. Узнавала. Все узнавала.
— Наташа, — повернулась к дочери. — А ты почему так делаешь?
Наталья дернула плечом:
— А как иначе? Мир страшный. Наркотики, преступники… Я должна ее защитить.
— От жизни?
— От ошибок!
— От чьих ошибок? — Валентина Сергеевна говорила медленно, взвешивая слова. — От ее или от своих?
Наталья вспыхнула:
— При чем тут мои ошибки?
— При том, что ты ведешь себя точно как я. А я — как моя мать. А она — как бабушка.
Повисла тишина.
— Не понимаю, — Полина растерялась.
— Я тоже не понимала. До сегодняшнего дня. — Валентина Сергеевна села между дочерью и внучкой. — Знаешь, Полина, как твоя мама росла? Я читала ее дневники. Проверяла карманы. Выбирала друзей. Запрещала гулять. Думала — забочусь. Оберегаю.
— Круто забота, — буркнула Полина.
— Не перебивай. Моя мать делала то же самое. Только жестче. За двойку — ремнем. За то, что мальчик проводил — неделю дома сидеть. Письма читала, подруг проверяла. А ее мать… — Валентина Сергеевна помолчала. — В деревне, в трудные времена. Там вообще детство было — от работы до работы. Непослушание? Розги. И никто не спрашивал — правильно ли.
— То есть это как… традиция? — Полина нахмурилась.
— Болезнь, — жестко сказал вдруг Сергей. Все повернулись к нему. — Наследственная болезнь. Передается от матери к дочери. Страх вместо любви. Контроль вместо доверия.
— Сережа… — Наталья растерялась.
— Что “Сережа”? Сколько раз я говорил — ослабь вожжи. Дай ребенку дышать. А ты — нет, мир опасный, надо контролировать. Теперь вот результат.
— Какой результат? — вспыхнула Наталья.
— Дочь от тебя бежит. Как ты от матери бежала.
Удар точный. Наталья поморщилась.
— Я не бежала…
— В восемнадцать лет на другой конец города учиться уехала. При живых родителях в общаге жила. Это не побег?
Валентина Сергеевна вздрогнула. Помнила. Как Наташа чемодан собирала. Как рвалась из дома. “Я больше не могу здесь жить!” — кричала.
— Так что теперь? — Полина смотрела на взрослых. — Вы все друг друга мучили, и что?
— А то, что пора заканчивать, — Валентина Сергеевна встала. Прошлась по кухне. — Мне шестьдесят четыре. Если начну меняться сейчас — может, к семидесяти получится. Твоей маме сорок два. У нее времени больше. А тебе четырнадцать. У тебя вся жизнь впереди. Чтобы не повторить наших ошибок.
— Легко сказать, — Наталья обхватила голову руками. — Я не знаю, как по-другому. Меня так вырастили. Я только так умею.
— Научишься, — Сергей подошел к жене, обнял. — Мы поможем. Я, Полина. Может, к психологу сходим?
— К психологу? — Валентина Сергеевна напряглась. — Это еще зачем?
— Вот! — Полина ткнула пальцем. — Вот оно! “Психолог — это для психов”. Бабушка, это нормально — просить помощи.
— Откуда ты знаешь?
— В школе психолог есть. Я к ней ходила. Когда с мамой совсем плохо стало.
Наталья вскинулась:
— Ты ходила к психологу? И не сказала?
— А ты бы разрешила?
Молчание.
— Ладно, — Наталья выдохнула. — Ладно. Давайте… давайте попробуем. Только я не знаю как. Полина, что ты хочешь? Чтобы я вообще не интересовалась твоей жизнью?
— Нет! Просто… доверяй мне. Я не маленькая. Я не полезу к наркоманам. Не пойду с незнакомцами. Я же не дура.
— А телефон?
— Мам, ну что ты там найдешь? Мемы, переписки про уроки, сплетни. Если будет что-то серьезное — я сама расскажу. Честно.
— Как я узнаю, что серьезное?
— Доверься, — тихо сказала Валентина Сергеевна. — Хоть попробуй довериться. Я не доверяла тебе. Ты не доверяешь ей. Может, хватит?
Наталья смотрела на мать, на дочь. Две крайности ее жизни. Детство под контролем. Материнство в страхе.
— Я попробую. Но если что…
— Мам! — Полина закатила глаза. — Вот опять! “Если что”!
— Привычка, — грустно улыбнулась Наталья. — За один день не изменишься.
— Но начать-то можно, — Сергей налил всем чаю. Свежего, не того, что разлился. — Давайте с малого. Полина, ты хочешь на эту вечеринку к Ленке?
— Хочу.
— Поедешь. Но договоримся — в одиннадцать я за тобой приеду. И телефон чтобы был включен. Идет?
— Идет! — Полина просияла.
— И никакого алкоголя, — добавила Наталья.
— Мам, мне четырнадцать!
— Знаю. Просто… на всякий случай.
Засмеялись. Даже Валентина Сергеевна улыбнулась.
— Знаете что, — сказала она. — У меня дома альбомы есть. Старые. Давайте завтра посмотрим? Там моя мама, бабушка. Может, если увидите их… поймете что-то. И я пойму.
— Давай, — кивнула Наталья.
Сидели, пили чай. Говорили — осторожно, по капле. О страхах. О детстве. О том, как трудно меняться.
Полина слушала, иногда вставляла. Умная девочка. Может, у нее получится не повторить.
Когда расходились, Валентина Сергеевна обняла дочь. Не помнила, когда последний раз обнимала.
— Прости меня, Наташенька.
— Мам, я не держу зла. Просто… давай попробуем по-другому?
— Давай.
Дома Валентина Сергеевна долго не могла заснуть. Думала. Вспоминала. Мать с ремнем. Себя с дневником дочери. Наташу, проверяющую телефон внучки.
Замкнутый круг. Но круги можно разорвать. Трудно, больно — но можно.
Утром позвонила дочери:
— Наташ, а давай правда к психологу сходим? Вместе. Вдвоем.
— Давай, мам. Давай попробуем.
Может, и получится. Не сразу. Не легко. Но получится.
Должно получиться.